– Обещаю. – Дмитрий трижды перекрестился на икону. – Но нужно ли это?
– А что? Отдать жену и ребенка на растерзание Ефросинье Старицкой?
– Нет, конечно. Но мы в состоянии быстро собрать войско, тем паче что стрельцы всегда под рукой. Они способны подавить любой мятеж как в Москве, так и за ее пределами. Полками командуют воеводы, верные тебе. А кто служит в полках удельных князей? Народ, простые люди, которые тоже стоят за тебя. Выставим войско против продажных бояр, и никакого мятежа не будет. А княгиню Ефросинью Старицкую, ты уж прости меня, государь, давно пора отправить обратно в темницу. Ты оказал ей милость, выпустил на свободу вместе с сыном, вернул все отобранное, возвысил Владимира, а что в ответ? Заговор.
– Господь, Дмитрий, не обделяет нас милостью, так же должны поступать и мы. А применение силы против бояр как раз и приведет к войне. И начнем ее мы!
– Прости, я так не думаю, однако подчиняюсь. А касаемо милости, то дождешься ты ее от княгини Старицкой, вся жизнь которой прошла в безграничной ненависти. И вообще, государь, почему ты разговор завел о спасении жены и младенца сегодня? Ведь присяга назначена на завтра. Вдруг ваши с Адашевым опасения окажутся напрасными, и все бояре принесут присягу?
Иван тяжело вздохнул.
– Эх, Дмитрий, если бы это произошло, я был бы очень рад. Тогда и умер бы со спокойной душой, приняв монашество, как мои предки. Но надежды на смирение бояр нет. Значит, мятеж неизбежен. И вот тогда рассуждать, мыслить будет поздно. Потому я заранее завел с тобой этот непростой разговор. Не захотят бояре подчиниться наследнику, тебе придется действовать быстро, решительно. Ты должен быть готов к этому. И люди твои.
– Я понял тебя, государь, и клянусь, что спасу жену твою и сына, коли бояре поднимут мятеж. На том крест целую.
– Благодарю тебя, князь. Я всегда знал, что могу во всем положиться на тебя. А сейчас кликни Анастасию.
Вошла царица.
– Иван! Как ты?
– Оставь это, горлица моя. Послушай мой наказ. Коли что со мной случится или бояре поднимут мятеж, то беспрекословно слушай во всем князя Ургина и делай то, что он скажет. Дмитрий вывезет тебя с сыном из Москвы, а потом отправит под охраной куда-нибудь, где ты и Дмитрий будете в полной безопасности.
– Нет, государь, – воспротивилась Анастасия. – Жене не пристало так поступать. Сына князю передам, коль таково твое повеление, а сама останусь. Делила с тобой счастье, разделю и горе. А смерть меня не страшит. За благое дело умереть не страшно.
– Почему, Настенька, рвешь мое сердце, истерзанное недугом, противишься воле мужа? Как же без тебя Дмитрий? Кто его поднимет, воспитает? Как ему жить без матери? Я прошел через сиротство, знаю, что это такое, и не хочу, чтобы мой сын испытал все горести одиночества. У меня хоть брат был, пусть больной, но все же кровинушка родная рядом. А у Дмитрия не будет никого. Князь Ургин не даст его в обиду, но ребенку нужна мать. Поэтому ты должна подчиниться.
Анастасия заплакала и проговорила сквозь слезы:
– Я подчиняюсь твоей воле, Иван, будь покоен!
– Поклянись!
Царица принесла клятву.
Иван посмотрел на Ургина.
– Вот и договорились. А теперь прошу, оставь меня с супругой. Покуда в сознании, поговорю с ней.
– Конечно, государь. Не беспокойся, все твои наказы будут исполнены, чего бы это мне ни стоило!
– Ступай, Дмитрий, да хранит тебя Господь!
– Слушаюсь, государь. Желаю тебе скорейшего выздоровления.
Ургин попрощался с царем и царицей и вышел из дворца.
Во дворе ждал княжич Головин, увидел Дмитрия, подошел к нему.
– Ну что там государь?
– Лучше, Михайло, но Иван еще очень слаб. Было заметно, с каким напряжением всех сил давался ему разговор со мной. При этом разум его светел, мысли стройны.
– Так недуг отступает или сознание царя просветлело лишь на время?
– Откуда мне о том знать, Михайло, коли лекари ответа дать не могут? Думаю, Иван победит хворь, заставит недуг отступить. Да не было бы поздно!..
– О чем ты, князь?
– Узнаешь. Мне кажется, что совсем скоро царь призовет к себе и тебя.
– Меня? – удивился княжич Головин.
– Да, Михайло, царю есть что сказать лично тебе.
– Взбудоражил ты меня, князь. Я и так места себе не находил, теперь совсем изведусь в ожидании.
– А ты занимайся своими делами, глядишь, время быстрее пролетит.
– И то правда. Пойду посты проверю. Эх, и откуда только взялась напасть на государя?! Знал бы, что эта хворь кем-то занесена царю, клянусь всем святым, нашел бы подлеца, а потом!..
Ургин улыбнулся впервые за два последних дня.
– За то и люб ты мне, Михайло. Узнаю в тебе себя. Я в молодости такой же горячий был, тоже принимал решения без промедления. Не всегда, кстати, верные. Впрочем, никогда о том не жалел.
– Я наслышан от отца о твоих подвигах.
– Теперь остается только вспоминать.
– Кто бы говорил!..
– Ладно, княжич, спокойно тебе службу нести. А я домой.
– Но ты же знаешь, о чем государь желает со мной поговорить!..
– Я, Михайло, поехал домой.
– Счастливого пути.
12 марта по велению царя митрополит призвал членов Боярской думы принять присягу. Опасения Ивана полностью подтвердились. Многие бояре открыто отказались принимать присягу.
В предвкушении грядущей свободы, не выказывая скорби и почтительности государю, лежавшему при смерти, они объявили, что не желают служить наследнику, потому как править, естественно, будет не он, четырехмесячный ребенок, а его дядья Захарьины-Юрьевы, по знатности уступающие думным боярам. Пусть лучше власть перейдет к Владимиру Старицкому, ровеснику царя.
Однако и сторонники Ивана не смолчали.
Боярин Воротынский с угрозой двинулся на Владимира Старицкого, отказывавшегося по наущению матери целовать крест.
– А я тебе, князь Владимир, служить не желаю, за государя Ивана Васильевича и его наследника стоял и стоять буду. Пока я с тобою говорю, а доведется, то, по велению законного царя, драться готов. А со мною и другие честные бояре. Войск у нас против заговорщиков много.
Митрополит счел за лучшее покинуть палаты, где разгоралась ссора. В этот страшный момент положение спасли ум и железная воля царя. Он встал с одра и вышел к боярам. При его появлении вельможи стихли.
Иван обвел мрачным взглядом тех, кто заявил об отказе принимать присягу. Бояре не выдерживали этого пронзительного взора, опускали головы.
– Значит, не желаете присягнуть сыну моему, законному наследнику Дмитрию? Пошли на поводу у врагов? За сколько продали честь и совесть свою? Хотите свободы, которой вам не видать? Не убоялись неминуемой ответственности пред Всевышним? А отвечать придется, потому как вы таите измену в душах своих. Идете против воли помазанника Божьего. Это смертный грех. Не будет вам прощения ни на том, ни на этом свете. – Государь повернулся к побледневшему двоюродному брату. – Не ты ли, Владимир, с матерью своей руки мне готовы были целовать, когда освободил вас из темницы? Не ты ли, Владимир, кланялся и слезно благодарил за милость? За то, что вернул вам все, что было отобрано? Не ты тогда клялся мне в верности до гроба? Не тебя ли я возвысил, доверяя правление государством в свое отсутствие на Москве? Я мог бы сгноить тебя в темнице вместе с княгиней Ефросиньей, но даровал свободу и прежнее благополучие. Теперь ты идешь против меня и законного наследника, моего сына? Бояр на бунт подбиваешь? Заговор чинишь? Поднимаешь мятеж, который станет губительным для всей Руси? А знаешь ли ты, что за это по закону полагается? Смерть! Я еще в состоянии призвать тебя и твоих единомышленников-заговорщиков к ответу. Рано вы меня похоронили. Как видишь, живой я! – Иван отвернулся от дрожащего Владимира, вновь пронзил присмиревших бояр своим тяжелым, мрачным взглядом. – Я все сказал. А теперь решайте, присягать царевичу Дмитрию или нет!
Проговорив это, Иван Васильевич ушел в покои, где тут же рухнул на постель.
А дума сдалась! Бояре видели, что царь болен, но уже не при смерти. Он смог сказать долгую обличительную речь.
Вельможи устрашились жесткого гнева царя, пользовавшегося огромным авторитетом в народе, среди набирающего силу дворянства, сильных воевод, способных поднять свои полки, и пошли целовать крест. Был приведен к присяге и князь Владимир Старицкий.
Узнав об этом, князь Лобанов-Ростовский тут же отправился к Ефросинье Старицкой, ждавшей новостей из Кремля.
Она встретила его кратким вопросом:
– Что?..
– Беда, княгиня, – выдохнул Лобанов. – Бояре приняли присягу.
– Все?
– Можно сказать, что все. Только Курлятов схитрил, объявил себя занемогшим, не имеющим сил явиться в Кремль.
– А Владимир?
– Он тоже целовал крест, княгиня. Я слышал, Иван ему смертью пригрозил. Вот князь и сдался, как и бояре, поначалу отказавшиеся присягнуть младенцу. Они испугались царского гнева.
В светлицу вошел князь Владимир. Встал посреди комнаты, опустив голову.
