— Не похож, не похож! Настоящий солдат! И какая физическая сила! — весело отозвался Гамов. — Нет, не стыдно, Семипалов. Одобряю все действия десантников.
Он говорил, посмеиваясь, но глаза его помрачнели. Даже с Вакселем, настоящим солдатом, он не захотел вести себя с традиционным воинским благородством. Он ненавидел военных и войну и не отказывался от веры, что только позор — справедливая награда тем, кто воюет. Меньше всего я мог вообразить тогда, что в это своё понимание войны он обратит после и нас, своих помощников. Мы были слишком задурены «денежным ценником» подвигов на поле сражения, чтобы проникнуть в его дальние планы.
— Воздушные дивизии подлетают к Фермору, — прервал Прищепа наш молчаливый спор с Гамовым.
К чести командования Родера, их водолётчики всё же полностью не потеряли бдительности, несмотря на категорический приказ Вакселя затаиться на всё время бушевания урагана. Правда, в небе Родера, тем более в небе Клура, Штупа не сумел создать такой толщины облаков, как над линией фронта. Аэроразведчикам Родера удалось засечь в надгрозовой высоте машины, несущиеся на Фермор. Родеры подняли все свои водолёты, то же сделали и клуры. Стереодатчики Прищепы показывали вспыхивавшие воздушные схватки. Они совершались по росписи Пеано. Он знал, что незамеченными к Фермору не подобраться, но дислоцированные в далёком тылу охранные водолётные соединения серьёзной преграды нашим мощным дивизиям не составят. Взлетали наперерез лишь одинокие водолёты и малые группы воздушных сторожей и после короткого боя либо бежали, либо рушились на полузатопленную землю. Бригады Корнея Каплина на полной скорости неслись всё дальше, ни одна машина дивизии не отвлекалась на сражение с водолётами врага. Сопровождающие, вступая в бои, расчищали свободную дорогу недавним «мятежникам», а их машины, не сворачивая с прямой, всё мчались и мчались к столице Клура Фермору.
И вскоре мы увидели катастрофические — для врага, конечно, — последствия приказа Вакселя. Ураган только приблизился к Фермору, а все, кому маршал предписывал укрыться, уже схоронились в убежищах. И когда стало известно, что к столице приближаются огромные воздушные силы, а родеры пытаются их остановить и гибнут, не останавливая, и что надо, несмотря на темень и дикий ливень, бежать из обречённой столицы, мало кто подумал о таком разумном шаге. Клуры, мастера воздушных полётов, обладали неплохой водолётной силой. Но хоть водолётов у них было больше, чем у родеров, и они все свои машины быстро подняли в бой, разница была слишком велика, чтобы они могли отбросить нас. И мы трое, Гамов, Прищепа и я, с восторгом увидали, с каким воинским изяществом, с какой штабной дотошностью Пеано спланировал решающую воздушную операцию той бурной ночи. Обе сопровождающие дивизии, больше двухсот пятидесяти водолётов, ярко высвечивая прожекторами, сбивали отчаянно атаковавшие водолёты клуров — всего около сорока машин подняли те в воздух. Только храбрость вражеских пилотов, их яростное стремление защитить свою столицу затянули этот воздушный бой — результат его был заранее предрешён. А машины Каплина, не втягиваясь в схватку, плавно опускались на площади и улицы Фермора. Из них вырывались десантники и захватывали намеченные объекты.
— Гамов, главные враги в наших руках, — сказал я. На экране отряд десантников под командованием Ивана Кордобина — я сразу узнал его в сиянии корабельных прожекторов — ворвался в самую роскошную гостиницу Фермора, пятиэтажный «Светоч», здесь разместились все знатные участники конференции, включая и Аментолу.
— Будем надеяться! — с волнением отозвался Гамов и встал. — Семипалов, вы пойдёте к себе?
— Куда к себе? Домой? У меня нет дома, Гамов. И в своём кабинете мне сейчас нечего делать. Я останусь здесь.
На экране возникали полураздетые пленные — жалкие, насмерть перепуганные, каждый был знаком по тысячам изображений, — знаменитые правители государств, важные дипломаты, носители древних фамилий и высоких званий. Аментолы среди них я не увидел. Прищепа, переключая экран с одного датчика на другой, всё выискивал в толпе пленных мужчину средних лет, седовласого, высокого, изящного, с тёмными густыми бровями над чёрными глазами — таким мы всегда видели Аментолу.
— Да брось ты свой поиск, Павел, — с досадой сказал я. — Никуда этот державный подонок не денется. Если он в Ферморе, то его найдут. И сообщат тебе первому. Завтра мы будем знать точно, в наших ли он руках или скрылся.
— Ты чего-то хочешь, Андрей?
— Хочу. Не любоваться перепуганным президентом, а поглядеть захват лагерей военнопленных.
Захват лагерей военнопленных был главным в нашем плане, а вовсе не рейд на Фермор или пленение вражеского командования. И то, и другое — десант в столице Клура и разгром штаба Вакселя — были очень важны, но мы не могли не считаться с возможными неудачами — Ваксель с генералами мог перед атакой куда-то переместиться, участники конференции в Ферморе могли разъехаться по домам, или совершать массовые экскурсии по гостеприимной стране, или в последний момент бежать из столицы, узнав, что на неё идут водолёты. Подобные неудачи были бы прискорбны, но не катастрофичны. Мы и мечтать не могли, что умный маршал издаст идиотский приказ всем затаиться, пока бушует напущенный на них ураган. Я хочу подчеркнуть здесь: на глупость врага мы ставки не делали, мы исходили из того, что в критической ситуации он примет самые рациональные решения. Но и в этом случае мы должны были победить.
Так вот, повторяю — главным в моём и Пеано плане являлся захват всех лагерей военнопленных в Патине, Ламарии и Родере, освобождение пленных, быстрое снаряжение их в новое боеспособное войско и последующая атака на Вакселя не только с фронта, но и с тыла. Он должен очутиться между молотом и наковальней, между плитами стального пресса. Атака с двух сторон — вот что должно прикончить Вакселя, таков был замысел. Мы собирались повторить в несравненно крупнейшем масштабе то, что так удалось нам, когда из тыла врага пробивались к себе, а целая армия не смогла сдержать своим перевёрнутым фронтом отчаянного удара наших двух дивизий. Кортезы, хвастающиеся количеством захваченных пленных, упивающиеся перечислением сдавшихся дивизий, теперь должны горько пожалеть, что пленных так много. Ни Гамов, ни я и не помышляли, что можно разгромить неприятельскую армию кратковременными ураганами и потопами, как бы они ни были сильны, а также и нападениями с воздуха, сколько бы мощны ни были наши водолётные войска, какой бы неожиданностью ни стало для врага, что мы вообще создали такие войска. Но что кортезы, выдержав любой односторонний удар, даже разрывающий их фронт, мощного сдавливания с двух сторон не снесут — на это рассчитывали.
Прищепа тоже это понимал, но — натура разведчика — стремился к сенсациям.
— Фермор один, и его можно хорошо разглядеть, а лагерей так много, Андрей.
— Покажи два-три любых. По тому, как дело идёт в них, мы составим картину совершающегося в остальных.
Прищепа выбрал большой лагерь в Ламарии. На экране высветился обширный четырёхугольник, отгороженный двойным рядом колючей проволоки, с восьмью вышками по периметру, с двумя десятками бараков внутри. На центральной площадке уже стояли два наших водолёта, у лагерных ворот, запирая выход, опускался третий. Территорию заливали светом лампы на вышках, к ним добавляли сияния прожекторы водолётов. Уши резал вопль сирен, их жерла были настроены на боевую частоту звука, терзавшего нервы ненамного слабей вибраторов. Десантники в шлемах, прикрывавших уши от режущего визга сирен и глаза от слепящего сияния прожекторов, с импульсаторами и вибраторами, схватывались на лагерных улочках, у входов в бараки с охраной, захваченной врасплох, но ещё пытавшейся сопротивляться. На вышках охранники тоже дрались с лезущими наверх десантниками. Но везде — и на земле, и на вышках — один за другим охранники поднимали руки, какой-то лагерный офицер даже опустился на колени с поднятыми руками, а рядом с ним синяя молния импульсатора располосовала офицера, не пожелавшего сдаться. Этот, коленопреклонённый, видимо, ценил жизнь выше воинской доблести. Пленные выбегали из бараков, кричали, махали руками, обнимали освободителей.
— Какие скелеты! — воскликнул Прищепа.
— Ты ожидал разжиревших щёк? Лагерь — не санаторий.
— Но и не камера пыток! Доводить людей до такого состояния — преступление. За это кортезы ответят!
— Предоставь кары Гонсалесу. Показывай другой лагерь.
Прищепа перевёл обзор из Ламарии в Патину. Здесь лагеря были не такие крупные, как в далёком тылу. Их создавали наскоро — по мере того, как Ваксель продвигался по нашей территории. И в лагере, что попал под стереолуч, не было и намёка на сражение. Здесь опустились два водолёта, и охрана сдалась без сопротивления. Тюремщики стояли в чётком строю около одного из бараков, похоже, назначенного им в местожительство, потом по команде зашагали внутрь, на нары, освобождённые военнопленными. А на площади — крики, объятия, толкотня. И ещё мы с Павлом увидели танцы — освобождённые и освободители кружились и пели на очищенном клочке земли. Я сжимал губы, чтобы не расплакаться и не разразиться ругательствами. Ужасен был этот весёлый танец! Ничего страшней я не видел, хотя нагляделся на раненых и умирающих. Люди в лохмотьях, кожа и кости, живые призраки — нашли в себе силы кружиться с десантниками, здоровыми, сильными, торжествующими, что спасли товарищей. То один, то другой валился и его подхватывал партнёр-освободитель, а к ним поспешал сосед, и оба выносили потерявшего все силы пленного подальше от танцев. А на арену выбирался новый живой скелет и изливал своё счастье в попытке танца с бережно поддерживающим его крепышом-освободителем.
