Он мрачно рассмеялся:
— Ты плохо считаешь …
— В каком смысле? — удивилась я.
— Как ты думаешь, — спросил он, стряхивая пепел с сигареты, — сколько мне примерно было лет, когда мы познакомились с тобой во время войны?
— Думаю, что тридцать пять — сорок, не более.
— А теперь подумай, в каком году я должен был умереть, если год твоей смерти пришелся примерно на 1905-ый?
— Получается, что ты умер сразу после меня?! — удивилась я. — Ты это помнишь? Расскажи мне, как ты жил после моей смерти?
— А я не жил, — спокойно сказал он, — я покончил с собой.
Я сидела и пораженно смотрела на него, а он встал и, подойдя к перилам балкона, стал смотреть на ночной город.
— Я хотел объяснить тебе, — сказал он, — что слишком сильная любовь наказуема. Но я знаю, ты не примешь этого на веру. Ты не поймешь, и станешь говорить, что это не так.
— Все равно объясни мне, — сказала я. — Я хочу знать, что с нами происходит.
— Понимаешь, от жизни к жизни мы вместо того, чтобы ничего не переносить, брали с собой свою любовь, которую однажды довели до земного совершенства. Мы любили друг друга, забывая обо всем на свете, и нам казалось, что в мире нет ничего кроме нас двоих. А это преступление. Так нельзя. Мы скрепили наш союз древним заклятьем, мы клялись друг другу в вечной любви, мы… Мы преступили закон и поэтому сейчас мы разделены и не можем быть вместе.
Я задумалась:
— Получается, что мы объединены и этим заклятьем, и нашей любовью только «по ту сторону», а здесь мы можем никогда не встретиться? Но я даже не допускала такой мысли. Ведь я клялась в церкви, что дождусь тебя во что бы то ни стало! А теперь получается, что я могу ждать этого вечно?
Он молчал, а я продолжила рассуждать:
— Ты хочешь сказать, что наша любовь слишком земная для того, чтобы претендовать на те чувства высшего порядка, о которых ты рассказывал? Но я в это не верю! Это не так. Я просто должна над этим подумать. Я должна все это осмыслить и понять, а потом уже делать выводы.
— Наверное, тебе пора домой, уже очень поздно. Или хотя бы пойдем в дом, чтобы согреться, — сказал он и подал мне руку.
Я встала с кресла, и мы прошли в гостиную, закрыв за собой двери балкона. В комнате было тепло и уютно, а когда он зажег свои любимые свечи в бронзовых канделябрах, у меня на душе стало удивительно спокойно и безмятежно, несмотря на то, что я увидела историю нашей печальной любви.
— Мы умерли там, в девятьсот пятом, и перевоплотились в ту страшную жизнь, — сказала я. — Но ведь перевоплотились же? И встретились? И ты меня спас, не смотря ни на заклятья, ни на ошибки. Почему?
Он налил себе коньяка и сел в кресло.
— Потому что, во-первых, здесь могла иметь место инерция перевоплощений, а во-вторых, мы могли что-то еще «подбавить» и в этой последней жизни. Об этом ты не думала?
— А я любила тебя в той последней жизни?
— Да, очень. Ты просто этого не помнишь.
Я села на диван и сказала:
— Знаешь, мне кажется, что я вспомнила все жизни, в которых мы встречались, или хотя бы их преобладающую часть. И теперь нам остается только все взвесить, и понять, что же с нами на самом деле происходит.
— Да, возможно, что ты и права, — сказал он задумчиво. — Может быть, я слишком много смысла придаю этой истории 1905-го года. Или мы оба не видим чего-то еще.
— Просто мы оба устали от этих воспоминаний, — сказала я и встала. — Я пойду домой, потому что уже действительно очень поздно. А завтра мы встретимся и поговорим снова. Хорошо?
— Да, иди, а я хочу еще немного подумать над тем, что ты мне сегодня рассказала.
* 25 *
Мы снова сидели в гостиной и молча пили кофе. Было очень поздно, ночная прохлада залетала шелестящим потоком в приоткрытую балконную дверь. Давно зажженные свечи в неизменных канделябрах догорели до середины, и пляшущие пятна света выхватывали на мгновения то один, то другой предмет из полуреальной обстановки этой комнаты наших встреч.
«Возможно, что очень скоро двери в этот странный дом окажутся для меня навсегда закрыты, — подумала я, разглядывая корешки старинных переплетов, темнеющих за стеклами книжного шкафа, — а, может быть, напротив, я буду приходить сюда до конца своих дней». Я потянулась к сумке, лежащей на полу возле дивана, и спросила:
— Ты не возражаешь, если я тоже немного покурю?
Он удивленно взглянул на меня, и ответил:
— Разве ты куришь?
— Нет, это только здесь. Потому что по ту сторону, мы не всегда ведем себя так, как по эту.
Он усмехнулся:
— Ты права, в жизни мы не всегда можем выглядеть так, как видим себя в нашем воображении.
Я достала из сумки сигариллу и, прикурив, выпустила кольцо дыма. «Эти плавные неторопливые дымные потоки напоминают мне наши мысли, растворяющиеся в воздухе мирозданья», — подумалось мне, и немного помолчав, я сказала:
— Знаешь, а ведь дойдя до конца всех моих воспоминаний, я закончила некий жизненный этап. Теперь, если судить по твоим словам, которые я слышала от тебя чуть меньше года тому назад, я стою в самом начале какого-то своего нового пути. Да?
— Да, — вздохнув, сказал он, — именно это сейчас с тобой и происходит.
— За это время действительно очень многое изменилось. Я стала другой, и мои суждения об окружающем меня мире претерпели сильные изменения. Но…
— Что?
— Для нас с тобой все осталось по-прежнему.
Он промолчал, а я, подумав немного, продолжила:
— Я хотела объяснить тебе кое-что… Немного из того, о чем мы уже неоднократно спорили…
— Речь пойдет о нашей любви? — спросил он, открывая портсигар.
— Да, о ней и о закономерностях мироустройства.
— Ты думаешь, что вправе судить о таких вещах?
— Уверена, что да, — сказала я и, встав с дивана, подошла к настенным часам.
— Как сделать так, чтобы они стали показывать точное время?
— Не знаю.
— А! Не знаешь, потому что находишься в плену своих представлений.
— Что ты хочешь этим сказать? — удивился он.
— Помнишь, ты говорил мне о том, что мы совершали преступление, раз от раза возводя нашу слишком земную любовь в божественный сан?
— Да.
— Так вот. Я хотела тебе сказать, что ты заблуждался.
— Интересно…
— Не бывает любви преступной и слишком земной, как не бывает любви возвышенной и высокодуховной! Любовь может быть только одна, а вот проявляться в разных жизнях она может по-разному. Понимаешь, она или есть, или ее нет вообще.
