«Мы ни минуты и не думали о волшебстве», — возразил Мортимер.
Тем лучше! Тогда вы по крайней мере знаете, с чем вам придется столкнуться. Не предавайтесь иллюзиям — именно для этого я вам все и рассказываю.
«Не сомневаюсь в истинности того, что вы сказали. Но несмотря на ваши выдающиеся технические знания, факт остается фактом: мы можем делать с вами все, что сочтем нужным. Большинство моих соратников, например, за то, чтобы без всякого сожаления выставить вас в вакуум, поскольку вы для нас бесполезны. Помогите нам — и вы сохраните себе жизнь».
А как вы гарантируете мне это?
«Никак», — отвечал Мортимер.
Тогда я считаю разговор законченным.
Поток мыслей оборвался, и вместо него снова отчетливее выступил фон прочих впечатлений. Мортимер обратил внимание, что теперь ему все легче удается изымать и воспринимать отдельные нити — так из хора улавливают голоса отдельных ораторов.
«Минуту, профессор, останьтесь-ка».
Просьба оказалась тщетной, ван Стейн больше не отзывался. Наоборот, шумы стали слабее, образы бледнее, было такое впечатление, будто один за другим участники ментальной связи отключались.
Мортимер уже собирался прекратить попытки наладить связь, как вдруг снова обозначился поток мыслей, тонкий ручеек смутных представлений, а затем он уловил робкий вызов:
Мортимер Кросс, вы еще здесь? Вы слышите меня?
Он тотчас сконцентрировался и установил контакт — он увидел юное лицо и снова узнал девушку в белом плаще, которая бросилась ему в глаза во время осмотра пленных, девушку, чей образ оставался в его памяти еще перед первой попыткой установить контакт — очевидно, как сохранившееся представление о ней человека, того, кто любил ее. Теперь он узнавал ее — не как фотографическое изображение, а скорее как нечто давно знакомое и близкое.
«Говорит Мортимер Кросс. Да, я еще здесь. Что вы хотите?»
Голос или то, что соответствовало голосу, был трогательным.
Я Люсин Вилье. Ассистентка профессора ван Стейна. Я слышала ваш разговор.
«Ах, вот как! Чем могу быть полезен?»
Послушайте! Остальные отключились, они спят, если вам так угодно это называть. Никто нас не подслушивает, я уверена.
«Прекрасно, — отозвался Мортимер. — Что же вы хотите мне сообщить?»
Собственно, ничего. Но, пожалуйста, останьтесь, не исчезайте! Позвольте только один вопрос: вы нас действительно убили бы?
Это было больше, чем просто вопрос, это были не только слова — желание жить, существовать и сохранить молодость, и еще страх, что все это можно потерять. Все эти чувства были переданы и восприняты одновременно.
«До этого дело не дойдет, — твердо ответил Мортимер. — Ваши коллеги поймут, что им ничего другого не остается, как помочь нам».
А я уверена, что этого они делать не станут. Они не позволят себя принуждать. Лучше умрут. Они говорят, что нам не придется страдать, мы даже не почувствуем боли. Но ведь после этого все будет кончено, не так ли?
Мортимер не ответил.
Вы нас действительно убили бы? Я не могу в это поверить. Если я верно понимаю ваши мысли… Вы же не преступник! Вы не сделаете этого — просто не сможете!
«Скажите, как нам наладить регенерацию воздуха или по крайней мере замедлить течение физических процессов в организме, и вы уже поможете нам.
Тогда с вами ничего не случится — это я гарантирую».
В ответе он почувствовал разочарование и грусть.
Как вы можете предлагать мне такое! Что вы обо мне думаете? Даже если бы я захотела, это все слишком сложно: для замедления жизненных процессов нужна инъекция белковых препаратов, для каждого человека — своя. Не трудитесь, вам ее не получить. Мне жаль вас, Мортимер. Вы, пожалуй, мне симпатичны, хотя и ожесточены. Прощайте!
Они сидели на полу, безучастные ко всему, и чего-то ждали, хотя и не надеялись больше. Они изнемогали от слабости и истощения, их рацион был сведен к мизерным порциям, которые только возбуждали аппетит, но не насыщали. Воды, правда, еще было достаточно, на воздух был таким спертым, что каждый боялся сделать лишнее движение, чтобы не задохнуться.
— Соратники, — сказал Гвидо, — благодарю вас за то, что пришли. Вы знаете сами: положение наше отчаянное. Мы достигли того рубежа, когда нужно принимать Решения. Запаса воздуха хватит еще на два дня. Продовольствие можно было растянуть, но какой в этом смысл в данных обстоятельствах? Вы можете верить нам — мы сделали все, что могли, но у нас просто нет больше запасов и регенерационные установки не справляются. Практически у нас осталось два выхода — или мы сдаемся…
— Это было бы хуже смерти!
— Об этом и речи быть не может!
— Ведь это означает, что нас ждет обезличивание!
Гвидо взмахом руки погасил шум.
— Или летим дальше и погибаем от удушья…
Все молчали. Затем слова попросил мужчина с рыжевато-бурыми волосами и загорелым лицом.
— Есть компромиссное решение. Двадцать пять из нас примут смерть добровольно, десять останутся жить. Для них регенераторов хватит!
Все сразу ожили, апатии как не бывало, словно кто-то с кнутом прошелся по рядам.
— Кто же эти десять избранников?
— Самые молодые, разумеется!
— Это потому, что ты к ним относишься…
— Будем голосовать!
— Нет, будем тащить жребий!..
И тут открылась дверь грузового лифта, показалась коляска Никласа.
Беннет вкатил ее и жестом приказал всем успокоиться.
— Тихо! Никлас хочет говорить с вами! — крикнул, Гвидо.
Слепой вздрогнул. Он поднял голову, покачивающуюся из стороны в сторону, словно буек на волнах. Медленно, как бы нехотя, смолкли негодующие крики.
— Соратники, час испытаний настал. Теперь главное — выдержать. — Никлас запнулся, тяжело задышал. — Если мы выдержим, мы победили! Мы должны преодолеть самих себя… во имя победы! Выстоять, выстоять… — Он подтянулся, поднял голову, невидящие глаза уставились в пустоту. — Судьба закаляет нас. Мужайтесь, друзья…
Мужчины, все еще очень взволнованные, слушали Никласа с растущим беспокойством. Наконец кто-то не выдержал и крикнул:
— Болтовня!..
На мгновенье все смолкли. А потом словно вихрь прокатился по рядам:
— Хватит!
— Нам не нужны проповеди!
— Дай нам кислород!
— Убирайся!
Никлас сидел как каменный. Даже голова перестала качаться. Трудно было понять, теплится ли еще жизнь в этом теле. Беннет быстро вкатил коляску в грузовой лифт. Дверь за ними закрылась.
Возмущение улеглось, но тут же вспыхнула новая дискуссия. Гвидо опасался, что теперь с падением авторитета руководителя восстания падет и дисциплина. Он пробовал перекричать шум, но это ему не удавалось. Маленькая, приземистая женщина с пронзительным голосом завладела всеобщим вниманием.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
