Агрессивная сущность этого ведущего принципа английской внешней политики признается иногда даже английскими авторами. Видный публицист либерального толка Норман Энджелл писал в 1923 г., что «баланс сил в действительности означает стремление создать превосходство сил на нашей стороне… Позиция, которую мы занимаем в этом случае, означает, что мы… просим у других нечто такое, в чем мы упорно отказываем им, если они об этом просят нас. Мы не терпим существования настолько сильной группы соперничающих с нами государств, сопротивление которой было бы для нас безнадежным, которая обрекла бы нас на постоянно подчиненное положение в дипломатии, а наше свободное передвижение по земному шару могло бы иметь место лишь с ее молчаливого согласия. В этом весь raison d’être — баланс сил. Но тогда почему же… мы требуем от других, чтобы они приняли это положение?.. Принцип баланса сил означает в действительности требование превосходства… требование превосходства сил означает акт агрессии». Это все история, но совсем не такая давняя, как может на первый взгляд показаться.
Дизраэли возглавил партию, находившуюся в оппозиции к правительству, в котором состоял Пальмерстон, но его высокомерно-великодержавные заявления и претензии, ставившие другие страны в неравноправные отношения в сравнении с Англией, Дизраэли в душе разделял целиком и полностью. Мечты о роли Англии в XIX в., аналогичной роли Рима в древнем мире, ему были присущи не меньше, если не больше, чем Пальмерстону. Об этом свидетельствуют многочисленные его рассуждения о величии Англии и вся последующая государственная деятельность.
Дизраэли был убежден, что добрые отношения с Францией были бы на пользу Англии. Находясь в Париже зимой 1845/46 г., он много говорил об этом с королем и его министрами. Он пытался создать у них благожелательное отношение к Пальмерстону, который тоже посетил Париж. Но потом вдруг этот замысел нарушился, французы начали организовывать браки в испанской королевской семье, в результате которых внук французского короля мог оказаться на испанском престоле. Как все это организуется без согласия Англии? Пальмерстон посылает «неудачно сформулированную» телеграмму английскому посланнику в Мадриде, тот употребляет «неудачно сформулированные» выражения в демарше перед испанским двором, и с трудом налаженное хрупкое взаимопонимание с французами разрушается. Дизраэли, как отмечают биографы, реагировал на это «легкомысленными комментариями» в палате общин. Высокомерно-агрессивное поведение Пальмерстона вызывало отрицательное отношение европейских правительств, и Дизраэли имел основания заявить в 1847 г., что «прошло всего лишь шесть месяцев после возвращения Пальмерстона в Форин оффис, и он за это время привел к тому, что у Англии оказались в силу возбужденного им недоверия плохие отношения со всеми великими державами».
В 1848 г. ряд мощных революционных взрывов потряс Европу. Знаменательно, что революция началась не в странах с самодержавно-деспотическими режимами, а во Франции, где была конституционная монархия и парламентские институты. В феврале 1848 г. неожиданно для многих пала монархия во Франции. Король Луи-Филипп, «друг Дизраэли», и королева, а также их премьер-министр Гизо вместе с другими близкими к трону деятелями бежали в Англию. Франция была провозглашена республикой, образовано временное правительство во главе с поэтом Ламартином. Затем революция распространилась на Австрию и Венгрию. Императору пришлось отречься, а его долговременному и крайне реакционному министру князю Меттерниху — отправиться в изгнание; убежище он нашел в Англии. Бурлила Италия, неспокойно было в Пруссии и Германии. Получилось так, что в период развития революции свергнутые реакционные правители составили первую в этот период волну эмиграции. Когда же революция пошла на убыль и была подавлена, на Британские острова пошла вторая волна эмигрантов. Это были лидеры революционного движения, замыслы и усилия которых не осуществились.
Дизраэли, отличавшийся богатым воображением и склонный к фантастическим построениям, сформулировал свою собственную концепцию революционного процесса, развивавшегося на Европейском континенте. Он был убежден, что революция в Европе — это продукт деятельности тщательно законспирированных секретных обществ, которые «сейчас, как плотная сеть, покрывают всю Европу». Он считал, что эти общества, «действуя в унисон с широкими народными массами, могут уничтожить существующее общество, как они это сделали в конце прошлого века. Французские беспорядки 1848 г. не были результатом широкого народного движения». Эта концепция выглядит странной не только потому, что она не учитывает главный фактор революций 1789 и 1848 годов, т. е. выступлений широких народных масс. Странная она еще и потому, что Дизраэли хорошо знал историю и специально изучал 1789 год хотя бы для написания неудавшейся поэмы «Революционный эпос».
Дизраэли, не колеблясь, занял отрицательную позицию в отношении революции 1848 года. В марте того же года он пишет сестре Саре, что наступили времена «невиданных ужасов», что «толпа захватила Вену». Через четыре дня после отречения французского короля Дизраэли говорил в палате общин: «Я, не колеблясь, заявляю, что я оплакиваю падение последнего правителя Франции». Когда, увлекшись, он назвал Луи-Филиппа «великим джентльменом, великим человеком», палата, как свидетельствует стенограмма заседания, встретила это заявление смехом. Человеческая натура сложна, и в этой оценке незадачливого французского короля явно сказывалось доброжелательное отношение короля к Дизраэли, когда он еще был монархом Франции. У Дизраэли была большая слабость к монаршим милостям. После прибытия экс-короля в Англию, где он поселился в Клермоне в довольно скромной обстановке, Дизраэли навестил его, удостоился аудиенции один на один и был свидетелем истерики Луи-Филиппа. Минимум дважды писал Дизраэли об этом эпизоде весьма подробно, подчеркивая, что ему было дозволено поцеловать королевскую руку. В одном из писем встречается явно сочувственный рассказ Дизраэли о том, что Гизо смог снять весьма скромный дом в Пелхэме всего за 20 фунтов в год. Корреспонденция Дизраэли пестрит выражением «огромная катастрофа», что свидетельствует не только о том, как он сам воспринимал революцию 1848 года, но и об отношении к ней официальной Англии.
Интересен в этой связи сюжет «Дизраэли — Меттерних». Письма Дизраэли свидетельствуют, что он более почтительно, даже подобострастно относился к Меттерниху, чем к Луи-Филиппу. Биографы Дизраэли Монипенни и Бакль справедливо объясняют это, казалось бы, странное поведение гордого английского политика: «В действительности это было вполне естественным, что человек, который домогается быть лидером консервативной партии в Англии, чувствует влечение к живому воплощению дела консерватизма на континенте Европы». Знаменательно и многозначительно замечание авторов, что «влечение, кажется, было вполне взаимным». Между английским консерватором и австро-венгерским архиреакционером происходил частый обмен письмами, между ними возникло полное взаимопонимание, несмотря на различие в положении и возрасте. Оба увлекались теоретизированием в области политики, Дизраэли это называл философскими упражнениями на тему политики. Они пришли к общему согласию в том, что нужно бороться против революционной волны, захлестнувшей Европу. Оба политика обсуждали политику Пальмерстона, состоявшую в постоянном вмешательстве в интересах «либерализма» в дела континентальных правительств и их народов. Здесь ясно сквозило недопонимание действий Пальмерстона, направленных объективно к укреплению реакционных тенденций на континенте под эгидой Англии. Возможно, Дизраэли и Меттерних и понимали смысл усилий Пальмерстона, но считали их неосторожными. На поведении Дизраэли, вероятно, сказывалось и то, что он находился в оппозиции к существующему либеральному правительству и по тактическим соображениям преувеличивал его «либерализм» во внешней политике.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
