— Забыть? Нет, такие ужасы не забываются, — ответила Бренда, — но будем надеяться, что расстроенное воображение несчастной женщины, которое так легко порождает призраки и видения, отяготило ее совесть воображаемым преступлением.
— Так ты, значит, не веришь в ее видение у Карликова камня, — сказала Минна, — когда об этой чудесной пещере сложено столько легенд и в течение многих веков она почитается делом рук демона и постоянным местом его пребывания?
— Я верю, — ответила Бренда, — что наша несчастная родственница не обманщица, и верю поэтому, что гроза в самом деле застала ее у Карликова камня, что она укрылась в нем и что во время обморока или дремоты ее посетило видение, навеянное народными поверьями, в которых она так сведуща. Но чему-либо большему я, по правде говоря, не могу поверить.
— Но ведь то, что случилось впоследствии, — возразила ей Минна, — полностью оправдало зловещие предсказания призрака.
— Прости меня, — ответила Бренда, — но я уверена, что видение никогда не приняло бы в ее глазах столь отчетливого образа и, быть может, даже не сохранилось бы у нее в памяти, если бы не случившееся вслед за этим несчастье. Она ведь сама сказала, что забыла про карлика и вспомнила о нем только после ужасной смерти своего отца; а кто поручится, не была ли большая доля того, что она, как казалось ей, вспомнила, созданием ее собственного воображения, расстроенного страшным происшествием? А если бы она в самом деле видела чудесного карлика и говорила с ним, так уж, поверь мне, запомнила бы этот разговор на всю жизнь. Уж я бы его, во всяком случае, запомнила.
— Бренда, — возразила ей Минна, — а слышала ты, как наш добрый священник в церкви святого Креста говорил, что вся наша мудрость, когда она прилагается к тайнам, превышающим возможности разума, хуже безумия и что если бы мы не верили в то, что выше нашего понимания, то опровергали бы свидетельства собственных чувств, которые на каждом шагу позволяют нам наблюдать явления столь же действительные, сколько и непознаваемые.
— Ты сама достаточно образованна, сестра, — ответила Бренда, — чтобы не нуждаться в доводах нашего доброго священника, а потом мне кажется, что слова его относились к таинствам нашей религии, которые мы должны принимать без рассуждений или сомнений. А раз Бог одарил нас разумом, так и применять его в обыденной жизни, значит, не грех. Но у тебя, дорогая Минна, такое пылкое воображение — мне с тобой не сравниться, — вот ты и принимаешь все чудесные истории за правду и любишь мечтать о разных волшебниках, карликах и водяных духах; да ты и сама была бы не прочь иметь при себе всегда готового к услугам крошку трау, или эльфа, как их называют шотландцы, в зеленом плаще и с парой блестящих крылышек, отливающих радугой, словно перышки на шейке скворца.
— Ну, это, во всяком случае, избавило бы тебя от обязанности зашнуровывать мне корсет, — сказала Минна, — и к тому же зашнуровывать криво: посмотри, ты так увлеклась своими доказательствами, что пропустила две петельки.
— Ну, эту ошибку я сейчас поправлю, — ответила Бренда, — а затем, как выразился бы один наш приятель, я выберу втугую и закреплю снасти… Только ты так тяжело вздыхаешь, что это не так-то просто сделать.
— Я вздохнула при мысли о том, — ответила несколько смущенная Минна, — как скоро ты стала шутить над несчастьями этой необыкновенной женщины и представлять их в смешном свете.
— Ну нет, видит Бог, что я не шучу над ними, — возразила не без некоторого раздражения Бренда, — это ты, Минна, все, что я говорю серьезно и с искренним участием, перетолковываешь в другую сторону. По-моему, Норна одарена удивительными способностями, которые, как это часто бывает, носят даже некоторый оттенок безумия. Я знаю, что во всей Шетлендии не сыщешь, пожалуй, другой женщины, которая так хорошо предсказывала бы погоду, а вот в то, что она имеет власть над стихиями, я верю не больше, чем детским сказкам о короле Эрике, который заставлял ветер дуть с той стороны, куда поворачивал свою шапку.
Минна, несколько раздосадованная столь упорным неверием своей сестры, довольно резко ответила:
— Значит, она, по-твоему, наполовину помешанная притворщица, а между тем ты слушаешься ее советов в том, что ближе всего твоему сердцу.
— Я не знаю, что ты хочешь этим сказать, — ответила Бренда, густо покраснев, и резко рванулась от сестры, но, так как теперь была ее очередь подвергаться церемонии зашнуровывания, той ничего не стоило удержать ее за шелковую тесьму. Минна ласково потрепала Бренду по затылку, и дрожь, пробежавшая при этом по плечам девушки, и краска, залившая их, обнаружили то невольное смущение, которое старшая сестра и хотела вызвать.
— Как странно, Бренда, — продолжала Минна уже более мягким тоном, — что после того, что позволил себе относительно нас этот Мордонт Мертон, и после того, как он имел наглость явиться без приглашения в дом, где присутствие его совсем нежелательно, ты все-таки смотришь на него и относишься к нему по-дружески. Да ведь уже это одно должно было бы доказать тебе, что на свете существуют такие вещи, как чары, и ты сама поддалась им. Недаром, видно, у Мордонта на шее цепь из волшебного золота. Поразмысли об этом, Бренда, и одумайся, пока еще не поздно.
— Никакого мне нет дела до Мордонта Мертона! — поспешно возразила Бренда. — И не все ли мне равно, что он или любой другой юноша носит на шее. Все золотые цепи всех бэйли Эдинбурга, о которых так много говорит леди Глоуроурам, не заставят меня влюбиться в кого-либо из них!
Отдав, таким образом, должную дань женской привычке оправдывать себя, подменяя частное общим, она тотчас же добавила совершенно иным тоном:
— Но послушай, Минна, говоря по правде, мне кажется, что ты да и все остальные слишком поспешили осудить Мордонта, ведь он так долго был для нас самым близким другом. Поверь, он значит для меня не более, чем для тебя, да ты и сама прекрасно знаешь, что он не делал между нами никакой разницы, и есть у него там на шее золотая цепь или нет, а обращался он с нами всегда как брат с сестрами. Как смогла ты так сразу оттолкнуть его только потому, что этот моряк, совершенно нам чужой человек, о котором мы ничего не знаем, и ничтожный коробейник, о котором мы знаем, что он вор, сплетник и лжец, оклеветали Мордонта и насказали о нем всяких гадостей! Я не верю, что он в самом деле говорил, будто может выбрать любую из нас и ждет только случая узнать, которой достанутся Боро-Уестра и Бреднесс-Воу, я не верю, что он мог говорить такие вещи или даже в мыслях мог выбирать между нами.
— Быть может, — холодно заметила Минна, — у тебя были основания считать, что его выбор уже сделан.
