— А вы в Совнарком звонили?
— Ну, с какой стати!.. Неудобно. Я не ревизор и не газетчик, что я полезу. Сами должны подумать.
— Ну, вот и вы сами думайте. Почему это Цека, Совнарком, Наркомздрав сами должны обо всем позаботиться, а как дело коснется нас с вами, так мы ни на что не рискнем?
Корженевский чрезвычайно внимательно посмотрел на грудь Сергея Львовича:
— Вы почему же ордена не носите, из скромности? В случае чего, вынете их из кармана, брякнете на стол — ваша и возьмет, а я, — он притворно вздохнул, — не особенно взыскан милостью, как вы изволите знать.
— Я не награжден, — сказал Сергей Львович, нервно постукивая ногой в пол. — И вы это отлично знаете.
Корженевский развел руками:
— Да не может этого быть! Не может. Это — недоразумение.
— Не важно, награжден я или нет, — перебил его Сергей Львович. — Это частный случай из моей биографии. Не так ли? Но я рискну поехать на БФК и взяться там за любое дело, от которого мурашки по телу побегут.
— Да и я не думаю отказываться, — обиженно возразил Корженевский. — Я уже дважды выезжал на трассу. Я ведь о чем говорю? О том, что если — не дай бог! — что случится, эпидемия там какая или что, с кого станут спрашивать? С меня. Иди тогда и доказывай, что я заяц, а не верблюд.
— Странный вы человек. — И Сергей Львович встал со стула с явным намерением как можно скорее закончить разговор. — Сколько я вас знаю, вы всегда прикидываетесь трусом и консерватором, а потом на деле оказываетесь и храбрецом и новатором. Не пойму, к чему вот такая тактика, ну, это — ваше дело. Я, собственно, к вам вот зачем, — и он быстро рассказал Корженевскому историю Ольги и попросил устроить ее в один из тех многочисленных санотрядов, которыми руководил Корженевский на трассе канала, и тот, мрачно взглянув на Ольгу, не задумываясь, дал свое согласие. Сергей Львович тотчас попрощался, и они с Ольгой покинули клинику.
Был выходной день, и весь город толкался на улицах. Сергей Львович повел Ольгу в кварталы старого Ташкента, в узкие, грязные, слепые улочки, на рынок, куда валил многотысячный людской поток. Кричали продавцы «самсы»[14], пахло шашлыком и пловом, ослики, пруженные фруктами, боком расталкивали толпу; торговали коврами, шелком, старьем, гадали на картах, показывали фокусы — картина была удивительная, необычайная. Во Владивостоке Ольга никогда ничего подобного не видела и была ошеломлена, захвачена.
Было часа два дня, жар обволакивал лицо раскаленною маской, в глазах рябило, тело было липким, будто его вымазали сиропом, с потных, грязных рук стекал пот.
— Сергей Львович, — сказала Ольга, — я сейчас упаду и ни за что не встану.
Он подхватил ее и ввел в ближайшую чайхану, почти пустую и, главное, прохладную, как вечер.
— Никогда не пробовали узбекского шашлыка? Прелесть! Куда грузинскому! Хозяин! — крикнул он по-узбекски. — Две порции и кок-чай.
Но Ольга уже отходила и без шашлыка. Приятный полусумрак, прохлада и уют чайханы быстро вернули ей хорошее настроение.
Только подали шашлык — действительно, объеденье! — как вошел старый знакомый Сергея Львовича, местный фотограф Ларский.
— Как ты во-время, Сергей, — сказал он, потрясая грязными и потными руками, — как ты во-время! Слушай, ты меня знаешь, верно? Так слушай: тут чудеса творятся. Ей-богу! Я снимаю по шести-семи часов в сутки и ничего не успеваю сделать. — И он, не спрашивая, хочет ли Сергей Львович его слушать, или нет, стал рассказывать о всенародном подъеме; о том, что еще весной Юсупов докладывал о канале товарищу Сталину; что объем земляных работ на БФК равен почти семнадцати миллионам кубов; что до революции первые тридцать три километра магистрального канала в Голодной Степи (объем земляных работ — около двух миллионов кубов) строились одиннадцать лет и если такими темпами строить БФК, потребуется семь лет, но закончат его за три месяца. В конце июня изыскательные отряды уже закончили прокладку трассы на всем протяжении БФК; что в июле, совсем недавно, на Алтын-Кульском участке канала зубной врач Насыров в течение недели запломбировал пятьдесят зубов и вставил шестьдесят новых; да, да, тысяч пятнадцать, двадцать уже копают; что комсомольская бригада выехала из Ташкента в Улан-Удэ за лесом, а бригада художников выехала на трассу, будут писать портреты лучших стахановцев на месте работ; что он, Ларский, хотя у него астма, тоже едет туда («Милый, нельзя иначе, умру — больше такого никогда не увижу») и что кто не едет на БФК, — тот подлец и сволочь.
— Да ты знаешь, заявления о приеме на канал идут со всей страны, но многие приезжают, не дожидаясь ответов. Одного каменотеса из Запорожской области я третьего дня снял для «Огонька». Прибежало человек двадцать мальчишек, будут они сидеть тебе на одном Жюль Верне! Двое из Ленинграда, шестеро из Москвы, остальные местные. Я их на всякий случай тоже заснял, — рассказывая, Ларский пил чай из пиалы Сергея Львовича и иногда бросал в рот кусочек баранины, запросто беря ее с деревянного шампура Сергея Львовича.
— Ты хочешь знать, в чем суть, что нового во всем этом деле? — спросил он Сергея Львовича, хотя тот его ни о чем не спрашивал, потому что знал сам. — Ты слушай меня, я тебе скажу: раньше одни проектировали, другие строили, а у нас те инженеры, что проектировали, будут строить, а потом, построив, ведать эксплуатацией. Адски чудовищно!
Сергей Львович полюбопытствовал, чем объясняет Ларский широкую популярность в народе замысла о канале.
— Странный вопрос! Ну, что вода нужна дозарезу, ты сам отлично знаешь, а другое — вырос народ, возмужал, сыт, за завтрашний день спокоен. Что ему? Хочется плечи поразмять, силу свою проверить. Вот, брат, до какого эпоса вырос тот первый ленинский субботник, о котором недаром мы всегда вспоминаем! Ты-то когда едешь? Смотри, не прозевай, побыстрей налаживайся.
Слушая Ларского, Ольга впервые почувствовала интерес к этому таинственному БФК, так взбудоражившему целый народ, и тут же для себя решила, что она обязательно поедет на канал, но не с отрядами Корженевского и не с Сергеем Львовичем, а одна, чтобы затеряться в гуще этого нового для нее народа и слиться с ним без всяких посредников. По Ларскому, выходило, что на канале людно, весело, удобно (тридцать книжных киосков уже работает), что не было ни одного случая пьянства, что нравы поражают необыкновенной чистотой и что вообще всё там — это новая жизнь, которой вчера еще не было да и не могло быть.
«Обязательно сама поеду», — решила Ольга, но тут внутренний ход ее мыслей перебил рассказ Ларского о приехавших в Ташкент иностранцах, которых он не далее чем вчера фотографировал на приеме в редакции газеты. По словам Ларского, приезжих было что-то около десяти человек, из них пятеро американцев.
«Где-то мои? — подумала Ольга о попутчиках по Турксибу. — С Миралем я бы хотела увидеться».
Но тут опять голос Ларского отвлек ее. Оказывается, он обращался непосредственно к Ольге, рекомендуя ей ехать обязательно с отрядом Корженевского.
— Языка не знаете, с природою мало знакомы, одной трудно будет, — говорил он, снимая с ее палочки уже остывший кусочек жирной баранины и отправляя его в рот. — Узбеки — симпатичный народ, я их знаю лет тридцать, но к северянкам ваших лет неравнодушны чрезвычайно. Могут быть разночтения, — добавил он со значением.
Они вышли из чайханы, и Ларский, который никуда не спешил, увязался с ними и до самого дома все говорил и говорил о канале.
Последнее, что из его рассказов запомнила Ольга, — это что прибыла киноэкспедиция во главе с режиссером Эйзенштейном и что Ларский уже виделся с ним — фильм будут крутить прямо на трассе, и тут же будет писаться сценарий, всё, по его словам, одновременно, и то и это, в сумасшедших темпах, что, кроме того, на канал выезжают все театры Ташкента и Самарканда и Тамара Ханум будто бы уже приготовила новый танец, символизирующий борьбу за воду.
— А не может быть разночтений? — вдруг ни с того ни с сего спросила Ольга.
— Что? — Ларский был до того растерян, а она покраснела до ушей и захохотала как сумасшедшая.
— Чего это с ней? — спросил Ларский Сергея Львовича.
— Кто ее знает, — отвечал тот равнодушно. — Человеку в семнадцать лет все смешно.
— Слушайте, девушка, а вы сами можете объяснить, в чем дело? — попробовал добиться от нее толку Ларский.
— Нет, нет, — отвечала Ольга сквозь непрерывный смех. — Могут… ах, могут быть эти… разночтения, — и опять смеялась до слез.
Так она и не заметила, как отстал Ларский.
Сергей Львович и Ольга зашли еще в один или два дома, заглянули в магазин Когиза и послушали узбекскую музыку в каком-то сквере.
День, угомонившись, наконец становился вечером, а когда зашло солнце и воздух перестал закипать, настало удивительное время.
