– Виделся? – Внутри у меня все задрожало, и я упала в кресло, почувствовав, как ноги становятся ватными. – Его что, выпустили?
– Спокойно, без слез – никто никого не выпускал. Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе...
– Ах, оставь ты свои пословицы, говори толком!
Алексей наконец настроил мою технику и встал передо мной, держа в руках видеокассету. Лицо у него при этом было какое-то особенно спокойное и благостное, но мне все равно было страшно – как если бы он принес в мой дом тот самый нож...
– Ты помнишь Игорька? Ну, мой друг, симпатичный такой парень, мы еще в бассейне с тобой и с Анатолем...
– Не помню и вспоминать не хочу! При чем тут твой друг?
– А напрасно ты его не помнишь! – важно сказал Алексей, упиваясь своей властью надо мной. – Игорек журналист и работает в одном весьма солидном издании.
– Ну и что? – Я тряслась, как в лихорадке.
– Эк вас разбирает, девушка... Ладно, не буду тебя мучить. Игорьку очень повезло – главным редактором издания работает его родной дядя, человек известный и уважаемый в нашей стране. Что и сыграло немаловажную роль в том, что я задумал, ибо устроить командировку в то заведение закрытого типа, в котором находится сейчас Мельников, весьма проблематично.
– И Игорек туда поехал...
– Не только Игорек, но и я – тоже в качестве журналиста, якобы для написания статьи... Нет, все по-честному – Игорек уже пишет статью, материала для нее он набрал достаточно, да и я свой интерес удовлетворил. Читающая публика очень любит репортажи о подобных заведениях – тюрьмах, психиатрических больницах, лепрозориях...
– Вас пустили к Мельникову?
– Пустили, конечно. У нас же все документы, пропуска и прочее было... Кстати, вполне приличное место, и люди там на первый взгляд нормальные – я имею в виду пациентов. Честное слово, если б некоторых на улице встретил, ни за что бы не догадался, что у человека с головой не все в порядке. Да, Игорек тебе привет передает, очень уж он твоей историей проникся, не мог не помочь...
– Он что, обо мне с Мельниковым статью пишет? – перепугалась я.
– Нет, я не позволил, хотя руки у него так и чесались. Я же говорю – другого материала было предостаточно. Он настоящий друг, не мог не помочь мне.
– Бог с ним, с другом. Но почему тебя туда понесло, я не понимаю! Зачем мучить меня дальше...
– Глупенькая. – Он погладил меня по голове. – Наоборот, я не хочу, чтобы ты мучилась, я хочу вернуть тебя к жизни. Я не зря туда съездил – ты сейчас все поймешь, когда посмотришь кассету. Вообще там не очень опасных психов держат – лишь тех, кто по недоразумению. Для настоящих маньяков другое место есть, построже... Видел я там одну женщину, которая работала в детском саду нянечкой, ее голоса все время мучили – убей да убей одну девочку...
– И что? – с ужасом спросила я.
– И убила. Когда на эту тетку просветление находит, она очень мучается, понимает, какой грех на себя взяла. Даже жалко.
– Леша, ты лучше потом...
– Понял!
Он наконец вставил кассету в магнитофон. Задрожали какие-то полосы, и через мгновение на экране показалось лицо Сержа. Печальное лицо декадента, переживающего период распада – и личности, и всего окружающего мира. Лицо, полное вселенской, бесконечной печали. Я едва узнала его – так он исхудал, волосы очень коротко подстрижены, скорбные морщинки возле губ...
– Я люблю смотреть на небо, – произнес голос с экрана без всякого выражения – Мельников глядел куда-то в сторону от камеры. – Там облака. Ле нюаж... Помните, у Толстого, когда Пьер разговаривает с французским офицером? Это нежность, любовь... Или еще у Тургенева, в одной из его повестей – облака были похожи на паруса, под которыми Клеопатра ехала к Антонию. Или Антоний к Клеопатре...
– Вы помните, что с вами произошло? – спросил чей-то знакомый голос, вероятно – того самого Игорька.
– Я убил человека, – без всякого выражения, равнодушно ответил Серж.
– Зачем?
– Так получилось. Вы хотите знать, раскаиваюсь ли я? Да, раскаиваюсь. Мне надо было самому умереть. Вас когда-нибудь предавали?
– А почему вы убили того человека?
– Не знаю. Так получилось.
– Вас кто-то спровоцировал, кто-то заставил вас сделать это?
– Меня? Нет. А может быть, да... Собственная глупость!
– Из ревности?
Серж засмеялся холодным, автоматическим смехом.
– Знаете, была такая прелестная девочка, рыженькая, вся в веснушках – сама весна, радость... Она прелестно танцевала с этим... с Грибовым, кажется. Потом я узнал, что она всю жизнь любила только меня, с самого детства. Ле нюаж... Я не мог не откликнуться, тем более... Вас предавали когда-нибудь?
– Откуда вы узнали, что она вас любит? – спросил голос, снова игнорируя вопрос Сержа.
– Она сама сказала. Да и другие...
– И вы решили убить своего соперника. Это она попросила вас?
– Попросила? Какие глупости! Она была, как эти облака, – сама нежность, ничего подобного не могло сорваться с ее уст. Она – как поэзия, далека от всего земного, она даже от меня ускользала, потому что я был самый обычный, а ее любовь ко мне – Любовь с большой буквы, ни одного намека на земные категории. Наверное, я очень разочаровал ее своим поступком.
– Вы хорошо все помните – как все произошло? Что было до того?
– О да. Как раз перед тем я был у одного человека, мы говорили о ней, о Тане – так звали мою примаверу, мою девочку-весну. Об ее оторванности от земной жизни, о том, как трудно ей принять решение, что надо помочь ей, сделать все за нее...
– С кем вы говорили? Вы говорили об убийстве?
– Да нет же, господи... Я говорил с одной знакомой, и только о ней, о Тане, и ни о чем другом. Но я решил все сделать по-своему – у меня был такой большой нож, охотничий... Когда я жил в Кении с родителями, в детстве, его подарили отцу местные жители. Вы были когда-нибудь в Африке?
– Значит, это ваше решение? Только ваше?
– Как вы мне надоели с дурацкими вопросами! – утомленно и раздраженно протянул Серж. – И я тоже дурак, меня совершенно справедливо сюда посадили. Зайдите в другую палату, там живет один мужчина – он задушил свою соседку и месяц жил рядом с трупом – мерзкая, мерзкая история, как раз для вас, для журналистов...
Серж вдруг уронил голову на руку и заплакал, судорожно вздрагивая плечами.
– Дальше какая-то ерунда, – тихо сказал Алексей, выключая изображение. – Он стихи читает.
«Ле нюаж... облака. Сама поэзия...» – мысленно повторила я.
– Какие стихи?
– Пастернак, Блок, Мандельштам. Будешь дальше смотреть?
– Нет.
Я встала, прошлась по комнате. Алексей неотрывно смотрел на меня, ловя каждое мое движение.
– Что же ты молчишь? – наконец нетерпеливо спросил он.
