— Я понимаю, Владимир, Иванович, — ответила она. — И очень довольна вашим одобрением.
Видя, что она оживилась, Орлов решился спросить ее о Захудалом Аристократе. К сожалению, она ничего о нем не знала. Даже от Моршанского ей не приходилось слышать о человеке с таким странным прозвищем. Орлов попросил у нее московский адрес ее брата Виктора Александровича Полянова, чтобы выяснить некоторые обстоятельства, относящиеся к его работе в реставрационных мастерских.
Вошел Максим. Он был заметно возбужден, и на вопрос матери, что с ним, ничего определенного не ответил, сославшись, на предстоящие экзамены.
Когда Анна Александровна на несколько минут вышла из комнаты, Максим шепнул Орлову, что ему необходимо переговорить с ним по одному очень загадочному случаю, но не при матери. С нее довольно и тех волнений, которые она испытала.
Через несколько минут Орлов попрощался с Анной Александровной. Максим пошел с ним, сказав матери, что пойдет с дядей в гостиницу посмотреть, как он там устроился.
Оказавшись за воротами дома, Максим рассказал Орлову о странном происшествии, только что случившемся в доме его знакомого учителя Тараса Максимовича Чуева. Рассказ юноши заинтересовал Орлова, и он сказал, что ему хотелось бы самому поговорить с Чуевым.
— Дядя Володя, — признался Максим, — завтра утром Тарас Максимович придет к вам в управление. Я говорил ему про вас…
Орлов задумался, взглянул на часы и проговорил:
— Отведи меня к нему сейчас.
Учитель физики Тарас Максимович Чуев до войны жил в Пскове. Во время фашистской оккупации у него погибла вся семья. Оставшись один, он ушел из занятого врагом города, рискуя жизнью, перешел линию фронта и прибыл в Лучанск. Тут он поселился у вдовы своего старшего брата. Сама Александра Ивановна находилась в то время в больнице в очень тяжелом состоянии. Вскоре она умерла. Чуев оказался единственным наследником дома и всего имущества, состоявшего главным образом из библиотеки, различных приборов для физических опытов и фотографирования. Сам Чуев фотографией не занимался, но после войны стал одним из заядлых любителей этого дела.
Чуев — высокий, седоусый, с проницательными серыми глазами. Шестьдесят прожитых лет не лишили его деятельного и активного отношения к жизни. Его часто можно было встретить с фотоаппаратом на улицах, в парках и на стадионах. Снимки Чуева иногда появлялись в областной газете и в витринах на Советской улице, у стадиона «Торпедо». Он организовал фотокружок в школе, руководил таким же кружком в колхозе «Авангард» в тридцати километрах от города. Чуев был знаком со многими фотолюбителями Лучанска, и некоторые из них иногда приходили к нему на Лесную улицу.
Летними вечерами Чуев обычно бывал дома, но в этот раз его пригласили на семейное торжество к директору школы. Ушел он в шесть вечера и возвратился через три часа.
Войдя в дом, Чуев еще в темноте почувствовал что-то неладное и, перешагнув порог комнаты, повернул выключатель. Вспыхнула под потолком яркая лампа, и он увидел выдвинутые ящики письменного стола, бумаги и книги, разбросанные на полу.
В первый момент Чуев растерялся. Потом схватил тяжелый металлический штатив и обошел дом, заглядывая под столы, в шкаф с одеждой, даже под стулья. Вскоре старик убедился, что в дом проникли через окно. Все вещи были целы, исчезло только сто рублей, лежавших на письменном столе возле чернильного прибора.
…Приближалась полночь, когда Максим и Орлов подошли к домику Чуева. Калитка и двери оказались открытыми. Чуева они застали ползающим по полу около книжных полок.
— Тарас Максимович, что с вами? — подбегая к старику, спросил Максим и помог учителю подняться на ноги.
— Как ты вошел? — не отвечая на вопрос, спросил Чуев, все еще не замечая стоявшего на пороге комнаты Орлова.
— Калитка и двери были не заперты…
— Как же так? Я закрывал за тобой, — испуганно пробормотал Чуев.
Максим познакомил Чуева с Орловым. Старик обрадовался и начал торопливо рассказывать то, что Орлов уже знал со слов племянника.
Орлов оглядывал комнату и, когда учитель замолчал, заметил:
— Да, у вас определенно что-то искали…
— Государственных тайн у меня в доме, товарищ полковник, нет, — ответил Чуев.
Они все вместе еще раз осмотрели дом и возвратились в комнату. Максим вызвался подежурить во дворе на случай, если попытка проникнуть в дом повторится. Чуев вышел вместе с ним, пообещав указать ему удобное место.
Поджидая Чуева, Орлов сел к столу в старое кресло с протертыми подлокотниками. «Что же тут искали? — подумал он. — Почему не взяли бумажник с крупной суммой денег, часы, облигации, оставили без внимания футляр с набором ценных фотообъективов, а польстились только на сто рублей»?
Орлов встал и подошел к книжным полкам. Он поднял с пола несколько томиков. Все это были дореволюционного издания книги по фотографии. «Не искали ли уж какую-нибудь редкостную книгу?»
Орлов сказал об этом возвратившемуся Чуеву. Старик покачал головой и ответил, что особо редких книг у него нет, а если кому-либо из его знакомых что и потребуется, то не было случая, чтобы он отказывал.
Взглянув на Чуева, Орлов сказал:
— Тарас Максимович, от племянника я кое-что знаю о странной судьбе вашего брата, жившего в этом доме. Если вас не затруднит, то я попросил бы рассказать подробней…
— Вы полагаете, что случившееся сегодня имеет отношение к тем давним дням?
— Пока предполагаю, а дальше видно будет.
Чуев сел в кресло. Его взгляд рассеянно блуждал по комнате. Наконец старик вздохнул, покачал головой и сказал:
— Откровенно говоря, товарищ полковник, это очень любопытная история… Вы садитесь.
Орлов сел на диван.
— Брата моего звали Николаем, — начал Чуев. — Родился он в восемьдесят шестом году. Я на десять лет моложе его. Надо сказать, что это был очень способный и талантливый человек. Знал несколько иностранных языков, давались они ему легко. А главное, брат обладал удивительной способностью к экспериментальной физике. Думается, что, если бы его жизнь не оборвалась так рано и жил бы он в наше время, с его именем были бы связаны крупные научные работы. Вы, товарищ полковник, надеюсь, не сочтете мои слова за хвастливость… Помимо всего, Николай был революционером. В девятьсот восьмом году ему пришлось покинуть Россию. Возвратился он только в тринадцатом, причем приехал не в Псков, где мы жили с матерью, а сюда в Лучанск. Он женился и поселился в этом доме. Положение его было неважное: работы он получить не мог и, чтобы как-то существовать, стал заниматься фотографированием. Этому искусству он научился во время скитаний за рубежом. Причем, надо сказать, он так прекрасно делал снимки, что в короткий срок стал опасным конкурентом для лучших местных профессионалов… Тогда в городе говорили об особых, «чуевских» способах фотографирования… Были у него по этой части даже какие-то изобретения… Только поэтому его и приняли в фотографическое общество, в котором тогда состояли главным образом люди из имущего класса и безусловно благонадежные…
Чуев замолчал, положил на стол обе руки и сцепил пальцы. Потом кашлянул и продолжал:
— За границей брат познакомился и несколько лет работал с профессором физики испанцем Адольфо Переро. Оба вынуждены были часто переезжать из страны в страну… Переро подвергался преследованиям, и в конце концов его убили. Все это я узнал после… В первой половине четырнадцатого года к нам в Псков пришло известие о том, что брат покончил жизнь самоубийством. Мне в то время было восемнадцать лет. Мать болела и не могла поехать на похороны. Пришлось отправиться мне. Когда я прибыл в Лучанск, похороны уже состоялись. Жена брата Александра Ивановна была близка к помешательству. Временами, правда, к ней возвращалась ясность сознания, и она разговаривала со мной, настойчиво утверждая, что Николая убили, а не сам он наложил на себя руки…
Что я тогда мог поделать? Я только слушал ее и не знал, верить или нет словам этой женщины, потрясенной огромным горем… От нее мне пришлось услышать, что в течение года, пока брат жил в Лучанске, к нему несколько раз приходили какие-то люди, что-то требовали от него. И после каждого из таких посещений Николай впадал в болезненное состояние. Александра Ивановна утверждала, что этим людям ничего не удалось получить от Николая, так как все, что имел особого, он передал на сохранение брату ее — игумену Аркадию… Что же это такое «особое», она мне не говорила…
Чуев встал, заложил руки за спину и, немного походив, остановился перед Орловым.
— Когда в начале войны я убежал с оккупированной территории и прибыл в Лучанск, Александру Ивановну застал в больнице почти при смерти… Только вы учтите, что она была не психической больной, нет. У нее было плохо с сердцем. Я ее несколько раз видел, но не досаждал вопросами…
