Лайош все еще сосал первую рюмку, а его приятель уже бутылку приканчивал. Ветер взлохматил ветви молодых кленов возле террасы, вино в рюмках покрылось рябью, как река на закате. Официант углубился в свою желтую книгу, изредка поднимая голову и задумчиво глядя на вспыхнувшие огни Пашарета, однако по наклону головы видно было, что он прислушивается к разговору. А припадочный продолжал философствовать. «Нищета портит мир. Всего-то пять-шесть лет у нас настоящая нищета, а люди уже привыкли, что ты падаешь перед их домом. Вроде как сонная муха свалится осенью с потолка в суп: немного поморщатся, и все». Они уже брели вниз по склону, а Лайош все не мог вставить словечка; ему не терпелось рассказать про себя, про то, что он тоже не для такой жизни рожден: после матери у него полхольда виноградника есть дома. У трамвая припадочный стал прощаться. Он в самом деле жил в Пештэржебете, домой ему надо было добираться на трамвае. «Если вы не против, — робко сказал Лайош, — я бы тоже вас угостил. Я ведь тоже не из каких-нибудь, отец с матерью у меня самостоятельные хозяева были, только сиротами мы остались. И земля у меня кое-какая есть, да вот в город меня потянуло. Пока работа была, я на стройке работал; но я и теперь не то чтоб совсем одинокий, сестра у меня в доме служит у одного профессора». — «Ладно, — сказал припадочный, — я приду. Куда и когда?» — «Я бы вас на конечной встретил, в Прохладной долине, а время вы сами скажите». — «Воскресенье, четыре часа. Подойдет?» Лайош благодарно пожал протянутую ему руку.
Припадочный оказался точен, и Лайош сразу поспешил дать необходимые объяснения. «На лето я не стал квартиру снимать: к чему тратиться попусту? Вот вы увидите, как удобно я на чистом воздухе устроился». И он с извиняющейся улыбкой посмотрел на гостя. «Правильно, — снисходительно ответил припадочный, — летом в квартире задохнуться можно. Все кругом вонючие, грязные, тут и сон не в сон, одно мученье». Они добрались до пещеры, Лайош достал припасенное к визиту вино. Бутылка была все та же, старая, Лайош принес ее с Божьей горы. Покупая вино, он решил заодно уж потратиться и на содовую. Обе бутылки, чтоб охладить, он зарыл в землю и прикрыл сверху листьями. Нынче утром он сообразил вдруг, что ведь стаканов-то у него нет, а все деньги истрачены. Пришлось мчаться на рынок. Лайошу повезло: он еще успел-таки перехватить одну даму, собравшуюся варить варенье. На полученные филлеры он купил два дешевых стакана. «Ну, что ж, мне очень приятно, что вы не захотели остаться в долгу с угощением, — сказал припадочный, устраиваясь близ пещеры на камне. — Сразу видно человека из хорошей семьи». Лайош эти слова понял так, что за свое вино теперь он может излить душу. Верно, гость потому и сказал про семью, чтобы Лайошу было легче начать. Да, на свою семью он в самом деле обижаться не может: родители его, правда, померли, зато крестная замужем за крепким мужиком, он промышляет извозом, и в доме у них ему всегда обеспечен был кусок хлеба и доброе слово. И совсем не нищета прогнала его из деревни, как того шомодьского мужичонку, у которого семья к весне съела все, что он заработал за лето. Он, Лайош, совсем по другой причине пришел в Пешт — и он многозначительно улыбнулся гостю. «Баба?» — спросил тот, тряся бутылку с содовой. Лайош колебался, про кого ему говорить, про Веронку или про зобатую вдову, которую прочила ему крестная. На каком варианте остановиться? К Веронке ходил еще один парень, и Лайош не мог этого вытерпеть. Веронка была ему верна, но родные Лайоша отвергли ее из-за бедности. Веронка была рождена не для деревенской жизни, и вот он, Лайош, первым пришел в город попытать счастья. Веронка мало для него значила, но он себя не так низко ценит, дороже, чтоб отдавать свою молодость какой-то вдове. А коли он все-таки передумает, так найдет эту вдову и через год, пока же хоть погуляет в свое удовольствие. Лайош не мог сразу сообразить, какая из этих историй больше понравится сидящему перед ним образованному гостю. Которая из причин была настоящей, он и сам бы не мог сказать. Ему стало не по себе, захотелось вскочить и уйти; все придумываемые им причины вращались вокруг одной-единственной, которую он не способен был выразить. Наконец он выбрал-таки самый легкомысленный вариант. «Есть там одна баба, не скажу лишнего, баба как баба, и землишку имеет. Одна беда — вдова. Крестная все мне ее сватает. Я и сказал: „Вдова никуда не уйдет, а сначала попытаю-ка я счастья, как крестьянский сын в сказке“». — «Вы бы, молодой человек, не очень сказкой-то козыряли, — сказал припадочный. — Коли дал господь такую вдову, при которой вы как сыр в масле кататься будете, так и нечего здесь под заборами сказки искать. Не боитесь, что вернетесь домой, а вдовы след простыл?» — «Этого-то я не боюсь», — отвечал Лайош, под самоуверенной улыбкой скрывая смущение. «В молодости, конечно, легко говорить, — не стал спорить гость. — Сколько вам лет-то? Двадцать два? В двадцать два я каждый вечер с новой бабой ужинал на острове Маргит, у водонапорной башни». — «А еще был у меня в солдатах дружок, — продолжал Лайош, — он меня уговаривал: и охота, мол, тебе, Лайи, всю жизнь навоз нюхать? Пока, говорит, мое предприятие существует, ты о работе не беспокойся да еще, глядишь, и на каменщика выучишься». — «И что, существует еще его предприятие?»
Перед Лайошем вновь замелькало много возможных ответов. Господин строитель оказался плохим другом: выманил Лайоша из деревни, а потом обманул; это отвечало его чувствам к господину строителю, но не годилось с точки зрения новой дружбы. Предприятие осталось без заказов, и рабочих распустили на все четыре стороны. Это соответствовало действительности, но принижало достоинство предприятия. Вспомнил он и про паралитика: напрашивалась история о разногласиях между старым мастером и его сыном, в которых Лайош встал на сторону несправедливо обиженного. Но в этом варианте без подготовки было легко запутаться. Да и не станет же он врать другу. И тут Лайош вспомнил про свою тележку. Он ведь, собственно, из-за нее пригласил в гости припадочного. Тележка все время, пока они говорили, пряталась где-то в его мыслях, и, когда между предприятием друга и нынешним его положением появилась щель, тележка сразу туда проскочила. «Стоит, чего ему сделается, в Матяшфёльде, — отвечал он. — Да, знаете, душа у меня не лежала к строительству. Хоть и работал я там с очень учеными мастерами; особенно один, Шкрубек, столяр, был ко мне хорошо настроен. Он бы и к себе меня был готов взять, учить столярному делу, да не остался я там. Что за жизнь у строительного рабочего? Неделю гнет спину, в субботу жалованье получает, потом опять гнет спину, опять получает, будто лошадь — овес. Не для того я в город пришел, чтобы и здесь делать то же, что дома. В городе ведь не только поденщина — здесь денег много, и добыть их куда легче. Вот вы заглядываете иногда на рынок?»
У припадочного, который до этой минуты покорно поглощал вино и историю Лайоша, глаза вдруг блеснули неподдельным интересом. Вина в литровой бутылке оставалось на донышке, хотя Лайош себе налил лишь полстакана и отпивал из него редко, по глоточку. Как бы у припадочного не истощилось внимание, прежде чем они доберутся до главного, до тележки. И все же презрение к поденной работе гость, как видно, вполне разделял, а упоминание о легком заработке, который сулил рынок, словно пробудило в нем что-то, какую-то мысль, настолько расшевелившую его, что он на минуту даже забыл про вино. «Заглядываю ли на рынок? Еще как заглядываю!» — вскричал он, хватая Лайоша за плечо. «Так я на рынке сейчас работаю, — объяснил Лайош, вдохновленный этим нежданным сочувствием. — Покупки разношу по домам: фрукты на варенье, продукты к столу, сами знаете… Только настоящая цель у меня другая, а этим я так, для практики занимаюсь. В голове у меня другое совсем». Гость придвинул к нему синее свое лицо, заблестевшее не то от вина, не то от заветных мыслей. «В ширмачи податься?» — сказал он вполголоса с ликующим видом. Лайош рад был такому интересу, однако выражения, которое употребил его новый друг, не понял. И потому стал развивать свою идею, которую ему не терпелось облечь в слова… «Механическую тележку хочу сделать, чтобы покупки на ней развозить. Я бы сам всю ее и собрал, своими руками. Сразу десять-двадцать сеток брал бы в одну ездку».
Припадочный с некоторым разочарованием отодвинулся от Лайоша. «Ну а скажите-ка, вам ни разу не случалось смыться с чужой сеткой? Сознайтесь». Он ткнул Лайоша в бок, и глаза его снова загорелись. Лайош же ушам своим не верил. «Не так меня сестра с крестной воспитывали», — тихо ответил он. «Не так воспитывали? Вы считаете, что это большой грех — чуть-чуть исправить несправедливость, на которой стоит мир?.. Ну вот, скажем, у дурного хозяина есть две свиньи, и он одной дает двойную порцию кукурузы, а второй — ничего, одни опилки… Так разве можно считать за грех, если вы бросите голодной свинье початок-другой кукурузы?.. То же самое будет, если какая-нибудь сетка окажется в другом месте». «Это правда», — ответил Лайош, но так нерешительно, через силу, что припадочный почел за лучшее пока отступить. «Вы не думайте, сам-то я никогда ничего такого не делал. Кто мне, с моей-то рожей, сетку доверит? И вообще, меня с детства от такого воротит. Это вы верно сказали: воспитание. А, да черт с ним, все равно подыхать. — И он вылил в свой стакан остатки вина. — Давай выпьем на „ты“. Я — Корани», — сказал он, чтобы растопить недоверие Лайоша. Тот протянул ему руку. «Лайош Ковач, из Абафалвы», — отозвался он благовоспитанно.
