В то время, пока Цезарь расправлялся с бриттами, умирает его мать Аврелия.
Тяжелая потеря! Известно, какую роль сыграла Аврелия в развитии личности Гая Юлия, насколько важно было для него мнение матери. Не исключено, что единственным человеком, который мог бы повлиять на историческое решение Цезаря стать единоличным правителем, могла быть именно Аврелия. Но теперь у своего рода «Кориолана» не стало внешней сдерживающей силы, апеллирующей к его внутреннему миру.
Вторая потеря была не менее тяжелой и к тому же имела серьезные политические последствия.
Голова в театре
Во время родов умерла его единственная дочь, Юлия, жена Помпея. Через несколько дней умирает и ребенок. По одним источникам — мальчик, по другим — девочка.
Большая утрата для Цезаря и великая трагедия для Помпея. Брак по политическому расчету, на который он пошел, неожиданно оказался для него счастливым. Римляне, нравы которых, увы, были адекватны временам, удивлялись взаимной верности супругов, любви, поразительной даже для наших современников.
«Помпей передал войска и управление провинциями своим доверенным легатам, а сам проводил время с женой в Италии, в своих именьях, переезжая из одного места в другое и не решаясь оставить ее то ли из любви к ней, то ли из-за ее привязанности к нему. Ибо приводят и это последнее основание. Всем была известна нежность к Помпею молодой женщины, страстно любившей мужа, невзирая на его годы. Отчасти причиной этому была, по-видимому, воздержность мужа, который довольствовался только своей женой».[83]
Цезарь стоически переживает утрату за утратой. Он понимает, что терять семейные связи с Помпеем политически нецелесообразно, и поэтому предлагает овдовевшему триумвиру свою племянницу Октавию. А чтобы сделать их союз еще крепче, он готов жениться на дочери Помпея от предыдущего брака. Правда, ситуация с предлагаемыми альянсами немного осложнялась тем, что «невесты» — Октавия и Помпея — вообще-то имели мужей, да и у самого Цезаря наличествовала супруга. Групповой развод ради новых браков не смутил бы римлян, привыкших рассматривать супружество как деловое предприятие. Но Помпей отказался от заманчивого предложения Цезаря. Возможно, он остро переживал потерю любимой жены. Не исключено, что к этому времени он ревниво относился к победам Цезаря в Галлии и Британии, не желая поэтому укреплять положение конкурента в Риме. Тем более что триумвират уже потерял даже видимую монолитность, потому что Крассу захотелось воинской славы и почестей.
Он чувствовал себя обделенным. Помпей Великий имел непререкаемый авторитет как величайший полководец после Александра Македонского. Юлий Цезарь шел вплотную за ним — успехи в Галлии и авантюра в Британии делали его необычайно популярным как военачальника, почти равного Помпею. К тому же Цезарь как-то незаметно для посторонних глаз настолько разбогател, что рассчитался с долгами и стал очень богатым человеком.
А Красс? Ни одного триумфа. Победу над Спартаком испортил Помпей, поставив финальную точку расправой над недобитыми отрядами восставших. К тому же римляне старались не вспоминать о днях, когда Республике грозила гибель от рук гладиаторов и беглых рабов. Сражения с ними, как уже говорилось, считали обычным наведением порядка, усмирением «говорящих животных». Подвиги времен Суллы он сам постарался забыть.
Возможность проявить себя у Красса была. Фактически он сам заранее ее подготовил. В то время, когда Цезарь только собрался в первый поход на Британию, Помпей и Красс, будучи консулами, провели закон, дающий им право на пятилетнее управление провинциями, аналогично тому, как их коллега-триумвир управлялся с Галлией.
Две испанские провинции достались Помпею, который был сыт по горло военными подвигами и резонно считал, что его никто не превзойдет. Поэтому его там замещали легаты, а сам он проводил время с женой на своей вилле.
Красс же получил по жребию Сирию и в 54 году до P. X. прибыл управлять, воевать и, конечно же, обогащаться. Но случилось так, что предыдущий наместник еще до появления Красса успешно повоевал в Египте и не оставил ему места для подвигов и добычи. Характер же нового наместника с годами изменился не в лучшую сторону.
«Перед народом и посторонними он еще как-то себя сдерживал, но среди близких ему людей говорил много пустого и ребяческого, не соответствующего ни его возрасту, ни характеру, ибо вообще-то он вовсе не был хвастуном и гордецом. Но тогда, возгордясь безмерно и утратив рассудок, уже не Сирией и не парфянами ограничивал он поле своих успехов, называл детскими забавами походы Лукулла против Тиграна и Помпея против Митридата, и мечты его простирались до бактрийцев, индийцев и до моря, за ними лежащего. Хотя в постановлении Народного собрания, касавшемся Красса, ничего не было сказано о парфянской войне, но все знали, что Красс к ней неудержимо стремится».[84]
Выдав свои намерения покорить Парфию, Красс возмутил римлян — повода для нападения не было, угрозу Парфянское царство не представляло.
Тем не менее в Сирии он начал с того, что принялся выбивать налоги — ему нужны были средства для набора дополнительных сил. В чем, в чем, а в финансовых делах ему равных не было, к тому же Красс, как мы уже говорили, ограбил Иерусалимский храм, конфисковав все храмовые деньги и золотую утварь, а заодно и все другие, в том числе и храм Афродиты. Выходя из этого храма, его сын Публий, командующий кавалеристами, споткнулся и упал, а следом, наткнувшись на него, повалился и отец. Дурное предзнаменование, решили свидетели конфуза.
Вскоре под командованием Красса находилось семь легионов и вспомогательные войска. Еще до того, как начать большую войну, он переправился через Евфрат и занял несколько городов, не встретив серьезного сопротивления. Агрессия римлян весьма озадачила парфян, и они сделали должные выводы.
Собрав, наконец, мощный ударный кулак, Красс снова перешел реку и двинулся в глубь страны. Как выяснилось, парфяне давно его поджидали.
Не вдаваясь в детали, отметим только, что Красс совершил все ошибки, которые он мог совершить. Быть финансовым гением вовсе не означает иметь такие же таланты полководца.
В общем, военные действия завершились полным разгромом его армии недалеко от города Карры, а самого Красса заманили в ловушку и убили. По другой версии, раненого Красса по его просьбе закололи свои же легионеры, чтобы он живым не достался врагу.
Его отрубленную голову, а также руку отправили парфянскому царю Гироду (Ороду, или Ироду, по разным источникам). Некоторые историки древности, такие как Кассий Дион, Иосиф Флавий и другие, рассказывают о том, что, отрубив голову Крассу, парфяне влили ему в рот расплавленное золото, карая за безудержную алчность. Кое-кто из современных историков, правда, полагает, что это повтор сцены казни жадного Мания Аквилия царем Митридатом, добавленной хронистами для пущего драматизма. Но здравый смысл все же подсказывает, что такое символическое наказание вполне могло быть распространено на Востоке. Впрочем, это уже нюансы. А пока предоставим слово Плутарху.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
