- Нет, - честно признался Николай, - лично я к этим безобразиям руки не приложил. Просто воинские начальники превысили свои полномочия...
- Ах, ти-ти, говорите, государь, говорите! - рассмеялся Штильман. Чистеньким остаться хотите, в белоснежных одеждах. Ну да пусть так и будет, мы у вас не за этим. Просьбу нашу к вам объясню в двух словах: какие налоги вы от своих ателье платите, мы хорошо знаем. Так что каждый месяц по пять тысяч червонцами вы уж нам без лишних напоминаний, пожалуйста, отсчитайте, не обидьте. А я вам за это обещаю, что никто другой уж к вам за мздой не придет. Нам же от этого двойная приятность: с одной стороны - денежное обеспечение, с другой - удовлетворяем свой эсеровский революционный апломб - русский государь веками с народа деньги собирал, а теперь мы с него собираем. Ах, честное слово, как приятно видеть царя, ну, бывшего, разумеется, своим данником.
И Штильман загоготал, обнажая огромные, как у Щелкунчика, зубы, но потом вдруг словно спохватился, замолк и с кислой миной на своем обрюзглом лице спросил:
- Ну а первый-то взнос вы нам сейчас, немедленно вручите?
Николай, ещё полчаса назад считавший себя преуспевающим, независимым и очень удачливым человеком, стоял сейчас перед двумя негодяями оплеванный, униженный - грубая сила, наглость и неправда в одночасье победили талант, рассудок и добрую волю.
- Извольте, - сказал он спустя полминуты и полез в карман за бумажником.
* * *
Наконец сломили смуту, и послереволюционные годы явились для России временем заживления ран, вовлечения народа в обыденный, каждодневный труд, временем всеобщего умиротворения.
Николай буквально с первых лет своего царствования проявлял сочувствие к интересам крестьянства, страдавшего от выкупных платежей на землю, малоземелия, стесненного общинным землевладением. И ещё 3 ноября 1905 года, в самый разгар смуты, государем был подписан указ об уничтожении тяготивших крестьян выкупных платежей за землю, расширена деятельность Крестьянского банка, но наиболее активно земельная реформа пошла после волнений, когда правительство возглавил Петр Столыпин, - затрещала стеснявшая инициативу крестьян община, насаждались индивидуальные хозяйства, малоземельным предлагалось переселяться в Сибирь, где обилие незаселенной земли гарантировало в будущем полный успех.
И царь мог видеть, что результатами новой аграрной политики явилось небывалое увеличение продуктивности сельских хозяйств, и Россия сделалась главным производителем и поставщиком зерна на мировой рынок. Пожалуй, сам государь расценивал время, заключенное в тесные рамки конца революции и начала мировой войны, как наиболее успешное, счастливое для своего правления. Держава на мировой политической арене вновь после поражения в войне с Японией приобрела значительный авторитет, укреплены были финансы, проведена судебная реформа, открылись и функционировали новые низшие, средние и высшие учебные заведения, и образование, хотя бы на уровне грамотности, стало проникать в темную народную среду. Невиданными прежде темпами развивалась русская промышленность, тяжелое машиностроение, что в преддверии ожидаемой войны позволяло укрепить мощь русской армии, снабжать её новыми образцами вооружения. Функционировала Дума - российский парламент, широко действовала свобода слова и печати; русская наука блистала всемирно известными именами; русская литература была читаема всеми образованными людьми в мире; живописцы создавали шедевры, являвшиеся образцами для подражания; русский театр - и драма, и опера, и балет - не знал себе равных, а музыка, созданная в те годы в России, звучала во всех концертных залах мира. Русские мыслители, чьи философские конструкции представляли наиоригинальнейшее явление в истории мировой мысли вообще, удивляли и восхищали.
Нет, в благосостоянии широких народных масс, преимущественно крестьян, было ещё много нерешенных проблем - бедность в крестьянской и рабочей среде была обыкновенным явлением, но, что главное, Россия при Николае Втором стояла на том пути, который наметил дальнейший, постепенный и несомненный рост и прогресс в улучшении всех аспектов общественного бытия. Важным было то, что народ после невзгод, смуты понял, что самодержавие вовсе не служит тормозом, преградой на пути всеобщих перемен к лучшему: управлять страной, где граждане благоденствуют, а не страдают, удобно и лестно для любой власти.
Однако движение к благоденствию было неожиданно прервано...
Ступень девятнадцатая
МИТРОПОЛИТ ПЕТРОГРАДСКИЙ
Он вышел из ателье на Невском, когда услышал шум, людской говор, проникший сквозь стеклянные расписные двери. Простые с виду люди - рабочие, работницы, торговцы - толпились на тротуаре, вытягивали шеи, смотрели куда-то вправо. На многих лицах - напряженное ожидание, на других праздный интерес, глумливый и суетный.
- Ну что, не видно? - спрашивал кто-то из самых нетерпеливых.
- Нет, не видать еще, да и рановато - вчерась-то ровно в полдень провозили.
- А может, сегодня и не будут судить али другой какой дорогой повезут.
- Нет, будут, ещё три дня суд продолжится, - возражал кто-то солидным, всезнающим голосом. - Да и возят по Невскому как раз для того, чтоб опозорить покруче, на осмеяние всего народа выставить: вот, дескать, святителя вашего под конвоем везут. Осрамить хотят их, а нам побольнее сделать...
- Да не вякай ты, не вякай, - слышалось пренебрежительное. - Поделом им, толстопузым! Будут знать, как опиум народу навязывать!
Николай, слушавший все эти разговоры и не понимавший, о ком идет речь, давно не читавший газет, потому что предпринимательство отнимало у него весь досуг, спросил у стоявшего рядом человека, казавшегося ему культурнее других зевак.
- Скажите, а кого же везти собираются?
Тот взглянул на Николая с явным удивлением, хмыкнул:
- Эк вы, батенька, словно только что в Питер приехали. Не знаете разве, что каждый день митрополита Вениамина со товарищи на суд по этой улице возят в открытых автомобилях. Вот и собираются люди, чтобы поглазеть. Может, последние деньки по нашей грешной землице владыка ходит - к расстрелу, слыхал, дело ведется... - прибавил собеседник уже почти шепотом.
- Как, за что же могут расстрелять митрополита? - напротив, очень громко, взволнованно проговорил Николай, но человек лишь отвернулся от него с поспешностью, пробормотав:
- А вот пойди на суд да сам все и узнай...
Наконец по веренице ожидавших появления митрополита, протянувшейся вдоль проезжей части Невского, пробежал шумок:
- Везут, везут! Вениамина везут, Петроградского!
Послышался рокот моторов, толпа задвигалась, поперла на мостовую, но откуда ни возьмись явились люди в военной форме, с кобурами на поясах, заталкивали зевак обратно на тротуар, крича при этом:
- А ну, назад! Мешаешь проезду!
Кортеж из десятка автомобилей с открытым верхом следовал медленно, будто прав был тот, кто говорил, что митрополита и его соратников нарочно выставили напоказ в положении арестованных. Но если такой замысел у устроителей зрелища имелся, то они не учли того, что арестованный глава Петроградской епархии может вызывать у смотревших на него людей, из которых по крайней мере две трети были искренне верующими людьми, горячее сочувствие.
Автомобили с арестованными были ещё далеко, а уж к гудению моторов примешался какой-то странный звук, летевший откуда-то справа, со стороны движения машин. Скоро Николай разобрал, что этот звук был нестройным пением, нестройным, но очень страстным, отчаянным, точно люди старались заглушить им шум моторов, поглотить им позор, в котором пытались утопить сейчас большевики их владыку. Это пение распространялось справа налево по мере движения кортежа, словно горел бикфордов шнур, передающий огонь по всей своей длине. И Николай уже слышал страстное:
Господи сил, с нами буди-и! Иного бо разве Тебе помощника в скорбех не имамы-ы! Господи сил, помилуй на-а-ас!
И вот автомобиль, первый из кортежа, проехал перед ним, и Николай увидел изможденное бородатое лицо под короной белого клобука митрополита. Худая рука поднята в благословении, обращенном к народу. Многие падали на колени, истово крестились, и слова молитвы продолжали слетать с их губ:
Хвалите Бога во святых Его-о, Хвалите Его по множеству величия Его! Господи сил, помилуй на-а-ас!
Наиболее ретивых из числа поющих вырывали из толпы милиционеры, заламывали им руки, зажимали рты, кричали:
- Не петь! Не петь! Всем глотки в гепеу позатыкаем! Не петь!
Вереница автомобилей проследовала мимо, а Николай все стоял, будто ноги его приколотили гвоздями к тротуару.
"Да неужели, - ошеломленно думал он, - неужели большевики дойдут до такого сраму, что расстреляют облеченных архипастырским саном? Такого же со времен Иоанна Грозного не было. Да и за что? Нет, не поверю, не в силах! Нужно ехать в суд!"
