Расточая любезности, он повел ее к Гроту в сопровождении строгого седого профессора Станислава Татура из Польши и низенького приветливого вьетнамского министра неопределенного возраста, Нгуен Ван Нама.
Анисимов оживленно обсуждал со своими коллегами научные проблемы, а мы с Генри Смитом чуть поотстали. Я вспоминаю каждое его слово, чтобы сопоставить со всем последующим.
— Всю жизнь мечтал о романтике! — вздыхая, говорил он. — Не могу вам передать, с каким волнением войду в ваше подземное царство, принося на его алтарь очень многое.
— Вот как?
— Ну конечно! Вам этого не понять! Но я выкурил последнюю сигарету на лайнере! Ведь на входе в вашу «ледяную преисподнюю» я не прочитаю надписи «Оставь надежду навсегда»?
— Напротив. Мы назвали свой город Городом Надежды. Но надпись «Но смокинг» прочтете.
— Зачем такие строгости? И сухой закон вдобавок? Право, не стоит делать столь суровым наше сияющее грядущее.
— О нет, это еще «не будущее», это лишь попытка представить себе его модель, вероятно несовершенная.
— Совершенен только господь бог в небесах. Но даже там допускается воскурение, когда ангелы воздают ему хвалу.
Американец возвел глаза к небу.
— В нашем подледном городе недопустимо никакое загрязнение воздуха и никакая трата кислорода на горение. Поэтому мы и идем пешком, а не едем на автомобиле. Электромобили перевозят грузы и доставят ваш багаж ночью. Днем все дороги только для пешеходов.
— Я автомобилист, но я восхищаюсь вашими порядками. Дышать на улицах Нью-Йорка трудновато, это верно! Мне приятно написать об энтузиастах, предвосхищающих будущее. Ах, если бы я мог победить в себе вчерашний день!..
— Что вы имеете в виду?
— Привычку к мясу! Боюсь подумать о ваших кушаньях и запасся консервами.
— Ну это вы зря! Я постараюсь переубедить вас на «пире надежды», который устрою в честь наших гостей.
— Пир, это когда много кушают и пьют? Но я ведь выпил на лайнере свою последнюю рюмку.
— Вы оцените и наши напитки.
— О'кэй, мэм! С вами хоть в ад!.. Где, правда, черти, вороша угли под сковородками, не курят. О'кэй?
Я рассмеялась.
Мы вошли в Грот.
Генри Смит с подчеркнутым восторгом озирал наше «подземное царство». И даже я смотрела вокруг, словно видя все впервые. И комок подкатил у меня к горлу. Честное слово!
Из-за верхнего освещения свод словно растворялся в высоте. К нему стремились исполинские ледяные колонны, увенчанные скульптурами держащих само небо богатырей, подледных атлантов, с так знакомыми мне лицами. Среди них мой Спартак, Остап и многие их соратники по, первым дням работы в Антарктиде.
Хрустальная колоннада разделяла Грот на смежные залы. Они напоминали бы собой Грановитую палату, как говорила Тамара Неидзе, если бы не были такими огромными, воздушными…
— Да это не ад, а храм какой-то! — не удержался журналист. — И даже с идолами!..
На дне Грота среди естественных холмов, освобожденных от материкового льда, раскинулся город с улицами и бульварами, переходящими из зала в зал. Зелень трав и деревьев, цветная пестрота клумб, даже мостики, перекинутые через вьющуюся речушку, рожденную тающим в глубине Грота льдом, заставляли забыть о километровой ледяной толще над головой.
— Как же они здесь выросли? — удивился Смит деревьям.
— Точно так же, как до оледенения пышные тропические леса. Правда, теперешняя зелень завезена с других континентов, но, как видите, все прижилось, расцвело.
— В средние века я боялся бы за вас, мэм. Монахи уготовили бы вам костер за вашу черную магию. Но сейчас я переполнен восторгом! А из чего сделаны эти дома? Они хрустальные?
— Дома кажутся такими, потому что их ледяные стены облицованы прозрачными пластмассовыми плитами, внутри которых всегда струится холодильный раствор.
— Мои читатели заинтересуются: неужели там в шубах спят? Вы уж извините их.
Я рассмеялась:
— Напишите, что тут спят голышом. Электричество греет.
— И я должен уверить, что на стенах квартир нет потеков, на полу ручейков?
— Конечно. Ведь лед защищен изнутри от тепла охлаждающими панелями.
— Это как понять: греющие и охлаждающие панели соприкасаются?
— Совершенно верно. Энергия дает нам и тепло и холод.
— Единство противоположностей, как говорят у вас, марксистов.
— Я вижу, вы изучали философию!
— Вашу страну, мэм, которой не перестаю восхищаться.
— Как я рада вам, мистер Смит!
Я была тогда искренней! Но теперь стыжусь этих слов!
Журналист насторожился и даже положил руку на воображаемую кобуру:
— Что это, мэм? Атака?
Навстречу бежала толпа людей.
— Нет. Это всеобщая утренняя зарядка. Каждый житель города пробегает утром по два-три километра.
— Я знаю своих коллег-газетчиков, которые не преминули бы написать, что их гонят… как это сказать по-русски… нагайками.
— Они сами бегут. Скажите своим коллегам, что они делают это для собственного здоровья.
— И кто так придумал, мэм? Отменить автомобили, бегать… как в каменном веке, подобно нашим великолепным предкам!
Неторопливо бегущие люди поравнялись с нами, приветствуя гостей поднятием руки.
— Так рекомендовал японский доктор Танага, один из наших трех директоров. Он доказывает, что человек остался похожим на своего пращура, который состязался в беге с оленем, силой с медведем. И мы не изменимся коренным образом в ближайшие столетия. И чтобы быть здоровыми, надо двигаться. Потому жители города выбирают себе квартиры не вблизи работы, а вдали от нее. Право-право!
— Сюрприз за сюрпризом! Почему же?
— Помните Шуберта? «Движенье счастие мое, движенье!»
— Ну, мэм, всякого другого репортера вы бы уже убили своими сообщениями. Но я выживу, чтобы воспеть вашу сказку! Кстати, мэм, ваш первый муж и мой старый друг Джордж, кажется, здесь?
— Да. Юрий ведает биофабрикой. Думаю, вы увидитесь с ним на «пире надежды».
— О'кэй! Но почему «надежды»?
— Мы надеемся на торжество разума. Что человечество будет жить в грядущем, не уничтожая ни само себя, ни среду своего обитания, ни источников питания.
— О, я приду на пир с «надеждой», — отозвался журналист».
Глава четвертая. «ПИР НАДЕЖДЫ»
«Я сбилась с ног, готовясь к приему наших гостей из ООН.
Мы с Николаем Алексеевичем выбрали местом для «пира надежды» ледяной зал директората Города-лаборатории.
Стены самого большого помещения в Гроте словно еще раздвинулись. Это постарались Спартак с Остапом. «Синтез рациональности и озорства». Они так усовершенствовали освещение, что огни люстр многократно отражались в стенах, будто сделанных из горного хрусталя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
