— Посмотри на этого британского пижона, одет, как на приеме у королевы. Давай и ему морду набьем заодно со Смитом из МИ-шесть?
Тарас Веточкин бросил короткий взгляд на Уайльда и, в принципе не возражая, засомневался:
— Мы не справимся с ним, Фима, и вообще мы не в Одессе, я уже не говорю о Москве. Давай станем естественными, в смысле респектабельными, а то меня на службе в архив, на бумаги посадят.
— Как это не справимся?! — возмутился хулиганистый раввин из Хайфы. — А это зачем? — Он указал на двух следующих за ними могучих моссадовцев, преданно глядевших на Чигиринского.
— Давай и Смита не трогать, — уверенно встал на путь здравомыслия Веточкин. — Мы все-таки на международной конференции.
— Да ты глянь на них, — рассмеялся Чигиринский. — Это же полный атас — выноси веники.
И действительно, посмотреть было на что. Делегаты, медленно стекающиеся в большой конференц-зал ранчо, выглядели не лучшим образом. У Готлиба Брауна после встречи в спортзале с Бортниковым Леонидом Васильевичем под глазом пылал синяк-шедевр. Лучшая американская косметика потерпела поражение в попытке заретушировать его. Самого Бортникова не было, он спал у себя в номере, решив прогулять, как депутат Госдумы, это заседание. Американский генерал Солимон Джагер из Пентагона был безукоризненно выбрит и одет в смокинг, но на ногах у него были, явно по рассеянности не замеченные им, пушистые, зеленого цвета комнатные тапочки, а в глазах генерала плескалась вселенская, почти приближенная к русской, тоска. Оба немца на первый взгляд выглядели так же, как и в первый день, но на второй взгляд становилось понятно, что они вообще ничего не соображают, потому что пьяны в стельку. Французов можно было увидеть из окна конференц-зала, они забрали у одного из конных охранников ранчо лошадь и пытались по очереди сесть на нее, судя по их виду, это была далеко не первая попытка. И лишь итальянцы, наглухо официальные и в черных костюмах, как были похожи на сицилийских мафиози, так и остались, да и то Веточкин заметил, что из нагрудного кармана одного «мафиози» задумчиво свисала одинокая вареная спагеттина.
Ребят можно было понять. Устроители этой конференции перестарались. Слишком много было на ранчо высококачественной, крепкой и вне ранчо недоступной по цене бесплатной выпивки.
Тяга к здравомыслию не была случайной в Тарасе Веточкине, не зря ведь он служил в ФСБ, одном из самых изощренных ведомств России. Одного взгляда на Гардиана Уайльда из британской делегации ему было достаточно, чтобы сделать определенные выводы не в пользу рукоприкладства, как того требовал неукротимый раввин из Хайфы. Более того, Веточкин заметил в Уайльде нечто такое, что ему до боли показалось знакомым, и вот сейчас, в последний день конференции, он пытался понять, что же именно.
Последний день конференции в корне отличался от первого дня и формой и содержанием. Во-первых, Готлиб Браун, погруженный в мрачный пессимизм после встречи с Бортниковым, наотрез отказался вести конференцию, мотивируя свой отказ странным умозаключением, несвойственным для США в общем и для ЦРУ в частности:
— Да я не лысый, чтобы как дурак распинаться перед всеми.
Странность была в том, что Готлиб Браун был действительно лысым до блеска на голове, а высокохудожественный синяк под глазом делал его заявление «как дурак» более чем двусмысленным.
Борис Власенко, непосредственный начальник Тараса Веточкина, толкнул его в бок:
— Иди и скажи что-нибудь высокой аудитории.
Веточкин коротко взглянул на начальника и шепотом ответил:
— Не могу, я весь в работе. Обратите внимание на англичанина Гардиана Уайльда. Даю сто процентов, он имеет отношение к нашему Управлению по жизненно актуальным ситуациям.
— Да ты что? — удивился Власенко. — Ладно, работай. — Он с пренебрежением посмотрел на сидящего рядом с ним Геннадия Вельтова из СВР, оглушительно чихнул и буркнул: — Извините.
— Что вы, что вы, дон Педро, это я вам должен кучу денег, — язвительно процитировал знаменитую театральную фразу Геннадий Вельтов.
— Я тебе сейчас за дона Педро… — возмутился Власенко, но, вспомнив, что он руководитель делегации, мягко проговорил: — А я и не знал, Геннадий Анатольевич, что вы интересуетесь искусством, по вашему лицу этого не скажешь.
— Господа! — раздался голос Чигиринского, под охраной моссадовцев продвигающегося к трибуне. — Председательствовать буду я.
— Нет, сейчас время Германии! — неожиданно для всех поднялся с места один из немцев, и все присутствующие в зале поняли по его виду, что это невозможно в принципе.
Раввин из Хайфы утвердился с довольным видом на трибуне. Два моссадовца стали по бокам ее.
— Как вам не стыдно? — упрекнул Чигиринский немцев и с досадой посмотрел на трибуну, она была великовата для него, похожего ростом на Луи де Фюнеса.
Яков Ефимович покинул трибуну, подошел к невысокой квадратной тумбе, на которой стояли в корзине цветы, убрал их и указал на тумбу моссадовцам, чтобы они перенесли ее к трибуне.
— Вот, — возникла над трибуной сияющая физиономия раввина, — спите! — махнул он в сторону уснувшего в своем кресле немца и произнес пламенную речь перед конференцией, собравшей представителей государственных служб, которых в принципе нельзя собирать вместе и которые в принципе сопротивляются этому. — Господа разведчики, хватит разыгрывать друг перед другом эту хохму. Завтра утром мы покинем гостеприимное ранчо, которое за счет правительства наших стран наполнено дорогостоящей выпивкой и прочими, включая очаровательных амазонок, достижениями цивилизации. Я предлагаю разойтись и посвятить оставшееся время работе с документами и размышлениям о Боге.
Последние слова Чигиринского потонули в буре аплодисментов, и поэтому никто из присутствующих, кроме Тараса Веточкина, не обратил внимания на то, что Гардиан Уайльд, «английский джентльмен», встал со своего места, пренебрежительно окинул взглядом аудиторию и покинул конференц-зал. Джентльмен вдруг почувствовал, что стал тем, о ком предлагал поразмышлять Яков Чигиринский.
Можно сколько угодно думать, говорить и писать о судьбе, о роли в ней случайности, приравненной к целой цепи закономерностей, о том, что спуск воды в унитаз родствен в той или иной мере виртуозной игре на виолончели, о взаимодействии улыбки Джоконды с отрыжкой за обеденным
столом. Можно сколько угодно размышлять об этом, ни на шаг не приблизившись к пониманию поступков судьбы, явлению случайностей и природы закона взаимосвязи.
Джентльмен, покинув конференц-зал уже Богом, направился к себе в номер. Если, как утверждают специалисты, каждый человек — это ходячая энциклопедия со множеством опечаток, то каждый шизофреник — это сгусток более-менее подконтрольного болезни хаоса. Алексей Васильевич Чебрак, создавая солнечных, учел все, кроме одного — непредсказуемых метаний шизофрении, которая в конце концов перестроила саморазвивающиеся биочипы в голове солнечных под себя. Джентльмен по действию отличался от Улыбчивого, не говоря уже о Стефане Искре. Нет, конечно же, и Джентльмен мог толчком пальца сломать человеку позвоночник и, если надо, пробежать за одну ночь сто километров, но это, как говорят студенты мединститутов, общая специализация перед выбором индивидуальностей. Индивидуальная специальность Джентльмена не требует пояснений, она слышится в самой кличке. Поэтому Гардиан Уайльд, войдя в номер, раскрыл свой дорожный кофр и, поставив его на кровать, стал собирать вещи. Первое, что он счел нужным туда положить, — зубная щетка, паста, мыло и полотенца. Затем Джентльмен уложил в кофр две чистые рубашки, дюжину носовых платков, электробритву, три пары чистых носков, комплект нижнего белья. Взяв в руки служебный револьвер, тут же с пренебрежением отбросил его в сторону — суперразведчику УЖАСа, прикомандированному к СВР, револьвер не нужен, это все равно что подстраховать ручной гранатой взрыв ядерной бомбы. Собравшись, Гардиан Уайльд подошел к зеркалу и с пристрастием оглядел себя: Бог должен выглядеть безукоризненно. Джентльмен, солнечный убийца, именно так и выглядел. «Сначала в Нью-Йорк, — решил «Бог», — он должен погрузиться в хаос, а затем домой, в деревню, надо посмотреть, целы ли в моем тайнике бинокль, подаренный отцом, и морской кортик, хи-хи, что я стырил у Васьки из десятого "А"».
Джентльмен взял в руки кофр, еще раз оглядел номер и направился к выходу. Он не знал, что судьба уже сделала ленивое телодвижение, случайность уже выложилась в неизбежность, закон взаимосвязи стал непреложным.
Джентльмен спускался по лестнице к парадному выходу из ранчо, но, проходя мимо мозаичного и дорогого исполнения витражного окна сбоку лестницы, решил покинуть ранчо через него, что и сделал. Оп-паа! Высота шесть метров для солнечного не высота, он выпрямился, и тут же в голове его раздался взрыв, и все, включая хаос в Нью-Йорке и встречу с несуществующей юностью в селе Кметове, стало для суперсолдата и супершпиона, обученного по системе «Макиавелли», неактуальным. Он умер, спрыгнув на землю именно в тот момент, когда взбешенный неуклюжими попытками пьяных французских разведчиков сесть на него мустанг охранника лягнул задними ногами. Леже Кони отпрыгнул, а на его место спрыгнул «английский джентльмен» из Курской области.
