друг Николая Моисей Мендельсон, известный к тому времени еврейский ученый и философ, был почетным членом клуба. Собрания проходили в доме одного из членов группы. Хотя иногда дискуссии касались научных тем, представляющих общий интерес, большинство встреч были посвящены современным политическим вопросам. Дебаты часто были жаркими, но при этом старались соблюдать формы цивилизованной дискуссии, а именно: взаимное уважение и взаимность, беспристрастность и стремление отказаться от мнений и пустых обобщений в пользу строгой интерпретации фактов. Подготовка к заседанию начиналась с предварительного распространения трактата по какому-либо вопросу государственного управления, финансов или законодательства. Это служило основой для дискуссии. Замечания можно было представить и в письменном виде. Эссе, которые обсуждались в обществе, иногда позже появлялись в "Берлинском ежемесячнике".
Трудно представить себе лучшую иллюстрацию разговорного характера просвещенной литературной культуры. Клуб "Среда" вряд ли можно назвать институтом "публичной сферы", поскольку его заседания были окутаны строжайшей тайной - необходимая мера, учитывая, что некоторые из членов клуба были действующими министрами. Тем не менее он демонстрирует синергию, которая стала возможной между неформальными сетями гражданского общества и государства в последние годы правления Фридриха II.
Прогрессивным ученым, писателям и мыслителям было легко рассматривать государство как партнера в просвещенческом проекте, ведь сам государь был известным поборником его ценностей. Высказывание Иммануила Канта о том, что фразы "век просвещения" и "век Фредерика" являются синонимами, не было благочестивой банальностью.13 Из всех монархов Европы XVIII века Фридрих ближе всего подошел к олицетворению ценностей и мировоззрения Просвещения. Он вступил в масонскую ложу в 1738 году, когда еще был кронпринцем. Как мы уже видели, он был скептиком в религиозных вопросах и сторонником религиозной терпимости. Когда в июне 1740 года его спросили, следует ли разрешить католикам пользоваться гражданскими правами в городе Франкфурт-на-Одере, он ответил, что "все религии одинаково хороши, если только люди, исповедующие их, честны, и даже если бы турки и язычники пришли и захотели населить эту страну, то мы бы построили для них мечети и храмы".14 Он собрал вокруг себя некоторых ведущих деятелей французского просвещения. В частности, Вольтер, с которым Фридрих вел долгие, хотя и периодически срывающиеся беседы, на протяжении многих лет был главной литературной звездой Просвещения, а его тесная связь с прусским королем была известна на всем континенте. Собственные сочинения Фредерика были написаны в подражание искрометному, но холодному и отстраненному тону современных французских мастеров.
А еще были те первые акты, которыми Фридрих продемонстрировал свою готовность воплощать идеи и убеждения в жизнь. Вступив на престол, он распорядился, чтобы журнал "Берлинские новости" больше не подвергался цензуре, а философ-рационалист Кристиан Вольф, изгнанный пиетистами из университета Галле в 1720-х годах, был немедленно отозван.15 Еще более поразительным было его решение, вопреки совету ведущего прусского юриста той эпохи Самуэля фон Коччеи, приостановить применение судебных пыток в своих землях. Пытки по-прежнему широко использовались европейскими судебными системами для получения признаний от подозреваемых. В 1745 году "Универсальный лексикон" Цедлера, одна из канонических энциклопедий немецкого просвещения, защищал применение пыток в качестве следственного инструмента, и эта практика была сохранена в "Терезиане", большом кодексе австрийского права, опубликованном в 1768 году.16
Но 3 июня 1740 года, спустя всего три дня после смерти отца, Фредерик приказал больше не применять пытки, за исключением небольшого числа крайних случаев, связанных с преступлениями против короля или страны, или случаев многократных убийств, когда требовался тщательный допрос для выяснения личности неизвестных сообщников. В следующем приказе от 1754 года Фредерик расширил этот запрет до полного запрета на основании того, что пытки не только "жестоки" (grausam), но и ненадежны как средство достижения истины, поскольку всегда существует опасность, что подозреваемые выдадут себя, чтобы избежать дальнейших пыток.17 Эта радикальная мера заставила многих судей и юристов жаловаться на то, что теперь не существует способов добиться от непокорных преступников признания - царицы доказательств во всех правовых системах Древнего царства. Пришлось импровизировать новую доктрину доказательств, чтобы охватить случаи, когда улик было много, а признания не было.
Фредерик также сократил число преступлений, караемых смертью, и внес небольшое, но существенное изменение в порядок казни колесованием. Эта жуткая практика включала в себя сокрушение тела преступника на эшафоте ударами тележного колеса и выражала характерное для раннего средневековья понимание публичных казней как квазирелигиозного ритуала, в центре которого находилось бичевание преступника в преддверии его ухода в загробный мир. Фредерик распорядился, чтобы в будущих казнях такого рода преступник был задушен палачом вне поля зрения толпы перед применением колеса. Его намерением было сохранить сдерживающий эффект наказания, избавившись при этом от излишней боли.18 Здесь, как и в случае с пытками, рациональная оценка полезности практики сочеталась с просвещенным отвращением к актам жестокости (ведь если убрать религиозное измерение из мучений, которым подвергается преступник, не останется ничего, кроме жестокости). Не стоит преуменьшать значение этих достижений - в 1766 году во Франции юноше, уличенному в богохульстве и осквернении придорожной святыни, все еще могли отрубить правую руку и вырвать язык, а затем сжечь на костре.19
Фридрих даже предоставил убежище в Берлине радикальному спинозисту Иоганну Кристиану Эдельману. Эдельман был автором различных трактатов, в которых, в частности, утверждал, что только деизм, очищенный от идолопоклонства, может искупить и объединить человечество, что нет необходимости в институте и таинстве брака, что сексуальная свобода законна и что Христос был таким же человеком, как и все остальные. Эдельман был изгнан из некоторых наиболее толерантных земель Германии враждебными лютеранскими и кальвинистскими учреждениями. Во время краткого визита Эдельмана в Берлин в 1747 году местное кальвинистское и лютеранское духовенство напало на него как на опасного и оскорбительного сектанта. Он даже привлек враждебное внимание Фридриха за свою принципиальную оппозицию королевскому абсолютизму и пренебрежительные (печатные) замечания по поводу панегирика Вольтера в честь восшествия короля на престол. И все же ему разрешили поселиться в Берлине - даже когда его произведения яростно осуждали по всей Германии - при условии, что он перестанет публиковаться. В мае 1750 года, когда Эдельман коротал время в Берлине (под вымышленным именем, чтобы защитить себя от репрессий со стороны христианских фанатиков), в городе Франкфурт-на-Майне под эгидой Имперской книжной комиссии произошло массовое сожжение его книг. В присутствии всей магистратуры и городского правительства, а также семидесяти стражников, сдерживавших толпу, около 1000 экземпляров книг Эдельмана были сброшены на башню из пылающих березовых дров . Контраст в тоне и политике с Берлином вряд ли мог быть более заметным. Фридрих не возражал против религиозного скептицизма Эдельмана, его деизма или морального либертинизма. Прусская столица, заметил он в характерной для него колкости, уже
