Аня досуха вытерла лицо полотенцем и бросила его на стул.
– Можно, я уеду? – спросила она. – Я хочу вернуться на ферму. Сейчас любимое мое время года.
– И вот-вот начнется время сенной лихорадки. – Я старался свести все к шутке. – Мы и так вернемся туда через две недели. А выходить из игры сейчас нельзя.
Я знал, что «Эм-Пи-Ар» в принципе страхуется от срыва выступлений, поскольку сам обсуждал с их финансовым отделом прежние Анины проблемы. Но считал, что мы обязаны закончить турне, а главное – дать два последних концерта в Лос-Анджелесе, билеты на которые разошлись в считаные минуты.
Взгляд Ани посуровел:
– Да кто там вообще в зале сидит? Долбаная деревенщина.
На самом деле публика была хорошая, знавшая толк в музыке, просто вечер выдался неудачный. Звук так себе, Аня устала.
– Хочешь, чтобы я пошел на сцену и объявил, что ты не можешь закончить выступление? Если хочешь, сделаю.
Аня смотрела в пол. Потом подняла взгляд на меня, и мое сердце наполнилось любовью. Лицо ее было таким скорбным, таким гордым, таким измученным.
– Я не понимаю, зачем мне все это, – сказала она. – Зачем убивать себя ради такого дерьма. Если хочешь знать, ночью я буквально кровью срала. Чувствовала себя так, точно продраила сердце металлической мочалкой, и теперь у меня из жопы кровь течет.
Я поцеловал ее, прижал к себе. А через миг она молча направилась к двери и пошла по коридору к сцене. Я шел за ней, сердце у меня ныло. Наверное, какая-то часть моего сознания успела понять, что меня ожидает – теперь уже в любой из ближайших дней.
Аня села за рояль.
– Прошу прощения, – сказала она в микрофон. – Непредвиденные. обстоятельства. Надеюсь, наши музыканты не позволили вам заскучать. Сейчас я спою песню из нового альбома. Она называется «Kalimera, Калифорния».
Голос ее не дрожал. Можно было подумать, что она просто сбегала в уборную.
На следующий день мы прибыли в Денвер. Мне всегда нравилось заглядывать в этот город. Стоит он в высоких предгорьях, воздух там кажется свежим, прохладным, особенно когда подлетаешь с юга. На душе сразу становится лучше. Остановились мы в центре, в отеле девятнадцатого века, треугольном здании из песчаника, похожем на манхэттенский «Флэтайрон-билдинг». Я был так доволен, что, войдя в номер, выдал коридорному, не считая, несколько долларовых бумажек и плюхнулся на кровать. Аня ушла в ванную привести себя в порядок.
В тот день мы были свободны. Могли и пообедать, и поспать, прежде чем хотя бы задуматься о проверке звука. Поесть мы решили тут же в отеле и спустились вниз. Интересное оказалось место. Стоя в вестибюле, ты мог задрать голову и увидеть большой стеклянный купол в восьми этажах над собой и небо за ним. Имелся здесь и шикарный ресторан, и первоклассный бар с телевизором, по которому показывали бейсбольный матч, – мы сидели на табуретах у стойки, пили вино, ели жареные креветки с салатом, Аня выкурила сигарету.
Она выглядела расстроенной и бледной, но я отнес это на счет усталости от выступлений. И попытался обговорить с ней программу завтрашнего и послезавтрашнего вечера. Я думал, что, если Аня будет петь в основном ранние песни, ей перестанет казаться, что она насильно втюхивает бедной публике свой новый альбом.
Однако она просто кивала, повторяя:
– Может быть, ты и прав, Фредди. Может, и прав.
Она положила руку мне на бедро, взглянула на меня с любовью – впрочем, в глазах ее присутствовало и что-то еще.
– Знаешь, милая, – сказал я, – нам сегодня весь день делать нечего. Давай поспим. А вечером выберемся в город, я отыщу для тебя лучший ресторан Денвера, после него заскочим в какой-нибудь клуб, вернемся не очень поздно, выкурим косячок, благо Рик дал мне травки, и продрыхнем аж до девяти.
Она снова кивнула, но, похоже, не нашла, что ответить. Мы поднялись в номер, опустили жалюзи, сбросили одежду и свернулись рядышком под одеялом. Заснул я, должно быть, мгновенно.
А проснулся уже поздним вечером. И никак не мог сообразить, где нахожусь. На ферме? В квартире на Седьмой улице? В Остине? Я нажимал на кнопки моего сознания, но они не срабатывали.
Тогда я подошел к окну, поднял жалюзи. Денвер. Ну конечно. Аня Кинг. Любовь моя. Теперь вспомнил. От мыслей о завтрашнем концерте и сегодняшнем ужине чаще забилось сердце.
Дверь в ванную стояла открытой, однако Ани я за ней не обнаружил. Обвел взглядом номер – и здесь никаких ее следов. Вернулся в ванную и увидел, что щетка, которой она чистила зубы перед обедом, исчезла.
Я раз пять обошел номер по кругу, пытаясь понять, в своем ли я уме. Ведь она же была здесь, так? Мы вместе поели. Галлюцинациями или чем-то похожим я никогда не страдал. И наконец я увидел его. Конверт с отпечатанным названием отеля и с моим именем, выведенным Аней карандашом: «Джеку Уайетту».
Что говорить, вскрывать его мне не хотелось, однако признаться себе в этом я не мог. Короткая записка, написанная дрожащей рукой.
Дорогой мой, ты лучший мужчина, какого я знала. Мне не хочется, но я должна уехать. Может быть, когда-нибудь я смогу все объяснить, но сейчас не пытайся найти меня, дай мне совершить ужасный поступок, который я обязана совершить. Не горюй о своей девочке. За все и эту жизнь – я так люблю тебя, Фредди.
А. Целую.
Последствия отмены концертов были ужасны. Владельцы некоторых залов грозили нам судом. Люди Джона Винтелло наседали на меня несколько недель, должен сказать, однако, что Рик Кёлер повел себя фантастически. Он спустил на них нашего нью-йоркского адвоката, и тот их окоротил. Адвокат этот был партнером какой-то лондонской фирмы, специалистом по судебным тяжбам. Звали его Роукфор, и, если его удавалось оторвать от ленты «Рейтер» с результатами крикетных матчей, он кидался в бой закусив удила. «Я-то считал его типичным британцем старого закала, – сказал мне по телефону Рик, – а он, дружище, знает наизусть все песни Ани!» Так вот, этот самый Роукфор пригрозил «Эм-Пи-Ар» миллионным встречным иском за дурное обращение с артисткой, за неоплату расходов Ани на лечение и лекарства, за утаивание отчислений от продаж – или за что-то еще в этом роде. Насколько мне известно, последним, что он им сказал, было: «Подайте на нас в суд, и я вам гарантирую: ни одной исполнительницы вы больше в глаза не увидите». А затем натравил на компанию аудиторов, и те обнаружили, что Аня недополучила за четыре альбома сто сорок тысяч долларов. Мы сделали жест доброй воли, уступив «Эм-Пи-Ар» двадцать тысяч на покрытие непредвиденных расходов, связанных с исчезновением Ани, а лейбл расплатился с пострадавшими концертными площадками из своего страхового возмещения, так что в итоге никто не пострадал – в финансовом отношении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
