Что-то во мне изменилось. Недавнее прошлое сделалось далеким, былые друзья и знакомцы таяли в памяти. И я подумал, что, знакомясь с кем-нибудь, мы всегда надеемся на новую встречу; любая встреча имеет смысл, ведь когда человек появляется в нашей жизни, на это есть причина. Однако проходят годы, мы больше не встречаем этих людей и начинаем сознавать, что они лишь второстепенные персонажи, слегка коснувшиеся нашей жизни. И вот в этом я не вижу смысла, с этим никак не могу смириться.
Какой смысл, например, имеет моя связь с Карлоттой, если я больше никогда ее не увижу? Какую роль играют в моей судьбе знакомые, набегающие, подобно шквалам, или тающие, подобно снеговикам? Почему они так быстро появляются и исчезают? А если некоторые из них и возвращаются, то лишь из-за выгоды или других поверхностных интересов. Судьба способна подстроить и вовсе случайную встречу. Я не понимал высокого значения, которое придается дружбе. Если я уеду из Фермо и никогда больше не вернусь в Италию, какой смысл в моем знакомстве с Руффилли, с Сантори, со всеми остальными?
«Представь, — говорил я себе, — что никогда больше не встретишься с этими людьми, с которыми познакомился мимоходом, рассчитывая увидеться с ними в будущем. Вот потому нам и нужна тысяча лет на постижение всех тайн мира. Но я ни при каких обстоятельствах не хочу остаться один. Мне нужно, чтобы те, с кем я соприкасаюсь (и кто соприкасается со мной), получили такую же долгую жизнь, какую я желаю себе».
Моменты, прожитые в Венеции, вспоминаются мне как запечатлевшаяся в памяти картинка, как открытка цвета сепии. Венеция — это упадок и забвение; ее красота подточена разрушительным временем, постепенно разъедающим все, что хранит наша память. А значит, в конечном итоге все уподобится обветшалой, непрочной двери, которую лижет грязная вода каналов.
XXIV
Судьба сама подстраивает встречи. Когда случайность срабатывает, она срабатывает божественно. Это начало всех начал, и я вверяю себя судьбе, точно молюсь милосердному богу, умеющему творить чудеса.
Вышесказанное особенно верно в отношениях с женщинами. Порой мне кажется, что они — единственный в мире эликсир. Любовь — самое близкое подобие рая, райского наслаждения, которое, должно быть, испытывают только боги. Люди всегда стремились к такому состоянию, однако никто никогда его не испытывал и, боюсь, так никогда и не испытает. Чтобы жизнь была сносной, нужно верить в будущее блаженство, но, думаю, все мы в общем и в целом представляем, что ждет нас по ту сторону смерти. Другое дело — существование разных измерений, возможность путешествовать во времени и открывать параллельные миры. Я это пережил… Или видел во сне.
Я сидел на диване, а Джейн смотрела на меня, как всегда, читая мои мысли. Теперь я жалею, что не сфотографировал ее тогда, ведь именно так ведут себя единороги, созерцающие человека и проникающие в его думы. Их мудрость питается молчанием, размышлением и прозорливостью.
Я пришел к выводу, что человек тем умнее, чем больше способен контролировать свой разум. Способность к умозаключениям и этика познания — вот основные показатели развития интеллекта.
— Почему мы так стремимся достичь бессмертия, если позволяем жизни утекать, как вода сквозь пальцы? — вслух продолжил размышлять я. — Тебе не кажется, что наша жизнь не имеет достойного сосуда, что она настолько же чужда человеческому телу, как вода — пальцам?
В комнате воцарилось гулкое, звенящее молчание. У Виолеты был очень серьезный вид, ее взгляд блуждал по поддельным корешкам книг в шкафах нашей комнаты. Джейн хотела было заговорить, но промолчала, хотя я ждал ее слов, как ждут человека, зная, что тот никогда не придет.
— Спасибо за ответ! — Я сорвался на крик.
Бросив на меня взгляд, Виолета произнесла:
— Ты прав. Самые мудрые мужчины и женщины оставили нам зарок: жизнь нужно распробовать, ее нужно смаковать по глоточку. Не следует торопиться, надо размышлять и наслаждаться каждой минутой, каждой секундой. Однако они имели в виду действительно долгую жизнь, а не те восемьдесят лет, которые сейчас имеются в распоряжении людей. Подлинные мудрецы раскрыли секрет универсального снадобья, и, по их мнению, средняя продолжительность жизни составляет лет восемьсот.
— Средняя продолжительность — восемьсот?
— Для мудрых — да.
— Мне сложно в это поверить.
— Речь идет о великой тайне. Большинство людей проходят мимо нее, не замечая, ведь с такой мыслью очень сложно свыкнуться. Понимаешь, Рамон, многим известно, что Николас Фламель родился в четырнадцатом веке. Это подробно обсуждают; говорят, что у него есть дом в Италии, в котором он тайно живет. Но по счастью, почти никто не относится к этому серьезно, потому что люди не склонны верить в то, чего не видели сами. А по внешности такого человека возраст не определишь. Когда ты познакомишься с Фламелем, ты увидишь пожилого господина, неплохо сохранившегося для своих шестидесяти лет. Да, он выглядит шестидесятилетним ученым, достигшим творческой зрелости. Всякий скажет, что у этого человека есть еще порох в пороховницах.
— А если я сейчас начну принимать универсальное снадобье, как я буду выглядеть?
— Сперва остановишься на своих сорока годах, а потом помолодеешь лет на шесть-семь. Ты навсегда останешься молодым, интересным, соблазнительным мужчиной… Кажется, именно это ты хотел услышать?
Я не вынес подобных восхвалений и поспешил поцеловать Виолету, чтобы заставить ее умолкнуть. Джейн вмешалась, сделав вид, что ревнует:
— А как же я?
— И на тебя хватит.
С этими словами я поцеловал и младшую сестру. Мы болтали всю ночь, пока не наступил венецианский рассвет.
Мы взглянули друг на друга с улыбкой, а Венеция раскрывалась навстречу свету — мы словно просматривали снятый на большой скорости фильм о рождении и росте цветка. Только что город был серебристо-серым, прозрачным — и вдруг яркая вспышка расколола облачную крышу и породила бледные отсветы на горизонте, где небо и море соединяются, как любовники, в поцелуе, за которым следуют объятия. Я хотел бы сохранить эту красоту в хрустальном сосуде, но мне не удалось бы сберечь даже малой доли потрясающего зрелища. Это было непередаваемо. По сравнению с рассветом все слова, краски и картины поблекли.
Солнце уже заглядывало в окно нашей комнаты, а мне никак не удавалось уснуть. Виолета и Джейн, уставшие за беспокойный день, погрузились в сон с первыми лучами зари, а я вышел на улицу и побрел по тротуару вдоль канала. Рядом был мост, я пересек его и продолжил свою прогулку.
Улицы здесь были короткими, оживленными, ароматными. Пахло свежеиспеченным хлебом, миндальными пирожными, сластями, жаренными на оливковом масле.
