– Насколько я понял, нунций решил вручить вам послание папы, которого мы так добивались. С требованием, с настоятельной рекомендацией, – тотчас же исправил свою оплошность, уже вторую за время доклада, де Жермен, – прекратить эту, уже тридцать лет длящуюся, войну.
– Прекратить войну, длящуюся тридцать лет! – буднично как-то покачал головой Мазарини. – Неужели найдется человек, который бы однажды решился на это?
Услышав его слова, виконт внутренне вздрогнул. Он был поражен. Еще два месяца назад Мазарини сам усиленно намекал Ватикану на то, что ему давно пора бы обратиться к Франции с настоятельной просьбой прекратить эту бесконечную войну. Ведь только обращение папы позволило бы первому министру правительства выйти из этой, не им затеянной, войны, сохранив при этом, если уж не позу победителя, то хотя бы по крайней мере благочестивое выражение лица: как-никак он спасает Европу от чудовищного кровопролития, которое не он затеял, но из-за которого сотни раз народом был проклят.
Мало того, у нунция уже даже существовал текст послания, которое он так и не вручил Мазарини. Узнав о тоне послания, первый министр решил, что оно слишком мягкое и ни к чему не обязывающее. А он хотел преподнести буллу папы своему генералитету, аристократии, торговцам и всем прочим, кто был крайне заинтересован в продолжении войны, как документ, принуждающий его подчиниться воле святейшего престола.
«И вот теперь, – размышлял секретарь первого министра, – нунций, по всей вероятности, появился именно с таким посланием, на которое кардинал Мазарини буквально спровоцировал его. Так чего же еще добивается теперь кардинал?»
– Считаете, что такой человек не найдется? Что правители Священной Римской империи не согласятся завершить эту войну, не ощущая вкуса победы? – как можно деликатнее поинтересовался секретарь.
– Они-то как раз возликуют. Еще бы: такая возможность не потерять победу, не потерпев при этом поражения! Так что дело не в них…
Очередного вопроса не последовало. Разговор зашел в тупик.
Пока, задумчиво глядя себе под ноги, Мазарини возвращался к карете, секретарь старался следовать рядом с ним. При этом он пытался разгадать истинное настроение первого министра; понять, насколько он искренен в своем дипломатическом непонимании столь ретивого вмешательства папы в дела правителей государств, которые давно привыкли к затеянной ими войне и, по существу, сжились с ней.
– В конце концов папа уже не раз обращался с посланиями, в которых просил сильных мира сего прекратить ту или иную войну… – попытался он подсказывать патрону путь к толкованию происшествия, уже открывая ему дверцу кареты.
– Прекращать войны, виконт, еще большее безумие, нежели развязывать их, – вот что труднее всего будет понять свыкшейся, кровно сроднившейся с нынешней войной Европе.
33
А само вино оказалось отменным. Независимо от того, поступило ли оно от молдавского господаря или от семиградского князя. Некоторое время Хмельницкий, а также Даниил Оливеберг и как-то незаметно присоединившийся к ним Урбач, смаковали этот божественный напиток, вспоминая Париж, Дюнкерк, приемы у принца де Конде и строгости королевы-регентши Анны Австрийской.
Те, что пировали сейчас за столами, неподалеку от побоища, как бы пребывали в ином мире, не имеющем никакого отношения к миру воспоминаний этих троих. Франция. Париж. Дюнкерк… Анна Австрийская.
– Надо понимать так, – обратился гетман к дипломату Даниилу, – что шведская королева Христина заинтересована, чтобы Польша как можно скорее осталась без короля и как можно дольше оставалась без него. И ваше появление здесь следует считать началом дипломатических отношений Украины со Швецией?
– Разумеется, до официального их установления. Поскольку вы все еще являетесь не гетманом Украины, а всего лишь гетманом войска. Как и страна ваша, Украина, пока еще является не полноценным, независимым государством, а всего лишь одним из бриллиантов в короне Речи Посполитой.
– Надо признать…
– Факты всегда нужно уметь признавать.
– И чего же в таком случае добивается королева Христина?
– Швеция не желает, чтобы Украина входила в состав Польши и тем самым обеспечивала ее мощь.
Хмельницкий застыл с кубком в руке. Взгляд его точно так же застыл на лице Оливеберга.
– Швеция понимает, что, оставшись без Украины, польская держава в тот же год потеряет и Литву. Никто не станет считать Польшу великой с того дня, когда она перестанет быть империей. А империей она перестанет быть сразу же, как только потеряет Украину.
– Все это элементарно, как подбор колод в карте, – как бы про себя заметил Урбач, удивляясь, что Хмельницкий молча реагирует на его рассуждения.
– То есть вы, как посол шведской короны, гарантируете, что, когда возникнет такая необходимость, Швеция придет нам на помощь?
– Которая не обязательно должна выразиться в том, что шведские войска станут занимать линию обороны между вашими полками и чамбулами татарской конницы. Король может двинуть свои войска прямо на Варшаву. Что значительно сократит их путь туда, куда, собственно, и метит Швеция. Ибо собственно Украина, как земля, никакого особого государственного интереса для Швеции не представляет.
– Меня это должно успокаивать, – согласился Хмельницкий, понимая, что таким образом посол хотел объявить, что оккупировать украинские земли правители норманнов не собираются. – Вам приказано оставаться постоянным представителем Швеции при моей ставке?
– Скорее оставаться связным между вашей ставкой, господин генерал, и тайным шведским эмиссаром в Литве, а значит, и шведским королевским двором.
Хмельницкий с недоверием осмотрел Оливеберга: осознает ли этот полумонах, на какие неудобства и опасности он себя обрекает? Вряд ли.
– И вы намерены остаться этим связным?
– Но не потому, что влюблен в королеву Христину – вы уж извините – и готов жертвовать ради нее жизнью.
– Постарайтесь обходиться без намеков, – едва заметно улыбнулся Хмельницкий, давая понять, что его замечание – шутка. – Мне хорошо известно, что королева Христина считает вас своим фаворитом, поскольку вы заставили ее влюбиться в себя.
Оливеберг рассмеялся и загадочно помолчал.
– Неужели слухи об этом дошли до Дикого поля?
– Пока что они не проникли дальше Елисейских полей. Но иногда этого оказывается достаточно, чтобы в любом уголке Европы о той или иной вести немедленно узнали все, кому положено знать.
– За наших королев! – поднял свой кубок Оливеберг. – Независимо от того, достигли они своих корон или пока еще нет.
Хмельницкий задумчиво кивнул. Ему вспомнилось лицо княгини Бартлинской – огромные вишневые глаза под сиреневой вуалью… Это справедливо: за королев! Независимо от того, достигли они своих корон и королевств или еще только находятся на пути к своим тронам.
– Значит, Швеции вы служите вовсе не потому, что влюблены в королеву Христину? Чувств Ее Величества мы касаться не будем, дабы не осквернять их своими огрубевшими словами. Но что же в таком случае заставляет вас служить этой далекой от Греции стране? Какая иная королева?
– Я хочу служить вам, господин командующий.
Появился Савур и доложил, что перехвачен гонец от польского князя Иеремии Вишневецкого, который несколько запоздал к обедне. А если серьезно, он пытался дойти до шатра коронного гетмана Потоцкого, чтобы сообщить, что князь Вишневецкий уже собирает свое собственное войско и вскоре прибудет на помощь. Если только Потоцкий пожелает этого.
– То есть и Вишневецкий со своим войском тоже собирается к нам в гости? – спокойно переспросил Хмельницкий. – Сколько же их еще будет – этих потоцких, оссолинских, вишневецких, калиновских Хотя этот мог бы присоединиться и ко мне. Все же он из православных, украинского корня. Передай гонцу, что Потоцкий по-прежнему ждет его.
– Только сначала покажи ему, где именно и в каком виде ждет, – уточнил Урбач.
– Реалии следует признавать.
– А потом что, отпустим? – спросил Савур, не любивший каких бы то ни было неясностей.
– Снабдив моим письмом, в котором я прошу беспрепятственно пропускать этого гонца, пока он не достигнет владений князя Вишневецкого.
Савур осмотрел присутствующих, по выражениям их лиц пытаясь утвердиться в мысли, что гетман не шутит.
– Понятно, – расшифровал он замыслы вождя восставших, – пусть о наших победах польские магнаты узнают от собственных гонцов. Тогда не усомнятся.
Сотник вышел, и Хмельницкий вновь обратил свой взор на иного, более важного для него гонца.
– Итак, я хотел бы служить вам, господин командующий, служить Украине, – возобновил прерванный разговор Даниил Оливеберг, он же Грек. – В той же ипостаси, в которой прибыл сюда. Для меня важно, чтобы вы считали меня своим дипломатом. Первым дипломатом освобожденной Украины.
