Мы бросились к борту и прямо под нами увидели красивые подводные скалы, обросшие морскими водорослями.
— Похоже, начался отлив, — произнес новороссийский портовик и остановил баржу. — Надо, чтобы кто-то стоял на носу и смотрел вперед.
Мы заняли указанную капитаном позицию и стали пристально всматриваться вперед, в то время как баржа тихим ходом стала сближаться с берегом. Но подводные скалы были хорошо видны, когда они были совсем рядом. Обнаружить же их заблаговременно, чтобы можно было во время скорректировать движение судна, было невозможно из-за игры света и воды.
В общем, мы хотели как лучше, а получилось как всегда. Через пять-шесть минут маневра, когда до берега оставалось подать рукой и у Балашова на лице сформировалась наконец надежда быть спасенным, раздался страшный скрежет и баржа села на мель. Новороссиец мгновенно дал «полный назад», но баржа уже прочно десантировалась на твердь и не двигалась с места. По всей видимости, многократные учения в десантных войсках не прошли для нее даром. Погоняв мотор на всех немногочисленных режимах, капитан наконец сдался и запросил баренцбургский порт.
Между тем отлив продолжался, и скоро на поверхность, словно грибы на поляне, вылезли многочисленные камни. На море спустилась полярно-дневная ночь, стояла мертвая тишина, и если бы не наше плачевное состояние, можно было бы дать волю своему воображению, посмотреть на себя со стороны и насладиться величавой картиной, не уступающей по своему эмоциональному воздействию знаменитому полотну Айвазовского.
Но чувство прекрасного покинуло нас в эти минуты, потому что этот злосчастный день опять вернул нас в патовую ситуацию.
Июньское Гренландское море — это вам не Средиземное и даже не Черное море в ноябре, поэтому скоро мы стали дрожать от холода. Крошечная рубка баржи с оборудованной допотопной «буржуйкой» вмещала лишь половину скопившегося на ней дипломатического и недипломатического персонала. Дима Балашов уже перестал «маячить», он скорбно уселся на обрыв, свесив ноги и всем своим унылым видом напоминал о несовершенстве нашей жизни.
— Ну что там в порту — будет помощь или нет? — взмолился наконец Валера Каменсков.
— Да, обещали выслать «Гуреева». — Новороссиец обиженно поджал губы, давая понять, что, если бы не мы со своими дурацкими проблемами, он сладко бы спал сейчас на кроватке и рассматривал бы увлекательные сны с интересным морским сюжетом и с его личным участием в качестве главного действующего лица. Вместо этого он сидел на своем плоскодонном тазике на рифе и зябко ежился от сырости, предчувствуя скорый и нелегкий разговор с портовым начальством.
Через некоторое время мы увидели, как от портового причала отделилось черное пятнышко, которое постепенно приобрело знакомые очертания «Гуреева». Однако когда буксир подошел поближе, мы обнаружили, что это был вовсе не «Гуреев», а однотипное судно из Пирамиды. Он подошел к нам на расстояние пяти метров, и мы узнали, что «Гуреев» подойдет попозже, поскольку в Баренцбург из Мурманска прибыл инспектор Морского регистра и «Гуреев» еще не прошел положенную процедуру проверки.
Нам было все равно, кто стащит нас с мели, и мы живо стали участвовать в спасательной операции. С буксира нам бросили трос, который мы прикрепили к корме баржи, и буксир стал его натягивать, чтобы сделать первый рывок. Новороссиец тоже завел свой мотор, чтобы увеличить силу тяги.
Но ожидаемого рывка не получилось. Пока буксир трогался с места, длинный трос намотался на его левый винт и судно стало круто забирать влево. Капитан буксира быстро сориентировался, но сделать уже ничего не смог: веревка туго намоталась на винт, и буксир вышел из строя, не сумев предпринять даже и попытки снять нас с мели. Нам показалось, что лицо Димы Балашова, благополучно пребывавшего на берегу, почернело от злости и досады.
К этому времени мы вывели из строя уже две трети морского флота Советского Союза на Шпицбергене. В строю оставался лишь один «Гуреев», и на него мы возлагали все свои надежды. Впрочем, пирамидский буксир, пожелав нам приятной ночи, как хромой нищий на одной ноге, заковылял на малой скорости обратно в Баренцбург.
Наступал рассвет, а развязка все не наступала. Мы изредка переговаривались с Баренцбургом, выслушивая обещания о том, что помощь вот-вот подойдет, но мы уже ни на что не надеялись.
Но вот нам передали, что на мысе Хеер ребята-вертолетчики починили наконец моторную лодку и что скоро она выйдет в район аварии. И действительно, в предрассветной дымке мы услышали характерный треск мотора, а минут через двадцать из нее материализовалась и сама лодка. В ней сидели два человека и отважно плыли навстречу своей неизвестности.
Впрочем, судьба не долго мучила и их иг нас своей неизвестностью и поспешила разложить свои карты во всей их хамской неприглядности. Лодка сделала вокруг нас победоносный лихой вираж, намереваясь причалить к борту баржи.
— Осторожней, сбавьте скорость, вы же разобьете лодку! — закричали мы, но было уже поздно. Победоносный шум мотора сменился противным «шпоком», мотор зачихал, а потом и вовсе заглох.
От планомерного вывода из строя «крупнотоннажных» судов мы перешли к разовым операциям по уничтожению «малого» флота «Арктикугля». Еще несколько таких «удачных» часов, и от плавсредств останется только одно название. Мы даже перестали сетовать на неосторожных вертолетчиков, понимая, что они тут ни при чем — во всем виноваты были мы сами.
Но ребята из вертолетного отряда были крепкими орешками. Они подошли с помощью весел к нашему катеру, взяли его на буксир, посадили наконец Диму Балашова в лодку и благополучно доставили его к борту баржи. Это была первая маленькая удача. Катер привязали к поручням, а закоченевшего Диму затолкнули в теплую рубку, предварительно влив в него полстакана водки.
И вот прибыл наш «красавец» «Гуреев». Капитаном на нем был ленинградский Саша. Он мало обращал внимание на свою капитанскую внешность, но изрядно опасался за единственное уцелевшее судно.
— Нет, ребята, я к вам подходить не буду, — отвечал он на все уговоры, когда увидел и там и сям выставившие наружу свои похабные рожи подводные рифы.
«Гуреев» встал метрах в ста от нас и не двигался с места. На барже стало уже невмоготу от холода и отсутствия сидячих мест. Как нам ни стыдно и ни прискорбно было покидать эту несчастную посудину, но другого выхода не было. По очереди безмоторная все еще лодка перевезла нас всех вместе с катером на «Гуреев», и мы наконец-то могли согреться в маленьком кубрике буксира, показавшемся нам теперь светлой и просторной кают-компанией океанского лайнера. Капитан распорядился подать нам горячего борща и чая.
Через некоторое время мы почувствовали, что «Гуреев» уже не стоит на якоре, а куда-то идет.
— Куда же мы уходим? — спросили мы капитана.
— Домой.
— А баржа? А моторка? А люди?
— Ничего. Перекантуются как-нибудь. Скоро будет прилив, и баржа сама снимется с мели.
Трудно было описать то ощущение, которое овладело нами после того, как мы ступили на родной баренцбургский берег. В консульстве нам оказали встречу, достойную челюскинцев или папанинцев. Жены на радостях принялись щипать уток и готовить торжественный завтрак.
Время было 6 часов утра следующего дня.
Спустя пару часов после нашего ухода с места аварии баржа вместе с вертолетчиками снялась благополучно с мели и прибыла в порт.
Полигон для науки
Здесь было место воспитанья,
Был дом науки и добра.
М. А. Дмитриев
Рано утром морозный воздух раскалывается в мотоциклетном треске «Бурана», и обитатели «замка Иф», просыпаясь в сумраке своих комнат-келий, по привычке думают:
— Это Борис Иванович поехал на мыс Хеер. Вставать еще рано, можно полежать часик.
Борис Иванович Синицын — метеоролог. На восточной окраине Баренцбурга стоят два четырехэтажных дома: один из них принадлежит мурманчанам-метеорологам, а другой — москвичам-гляциологам. Метеорология и гляциология — это две постоянные компоненты научного присутствия советской (российской) науки на архипелаге. Исследователи ледников на Шпицбергене «прописались» в Баренцбурге в 1965 году, когда сюда приехала первая ледниковая экспедиция Института географии АН СССР, и с тех пор ведут непрерывное наблюдение и изучение ледового покрова Шпицбергена. Метеорологц поселились на Шпицбергене с незапамятных времен — без них представление о баренцбургской «полярке» будет далеко не полным.
Основная научная база Синицына в «научном городке», но вокруг поселка он расставил многочисленные датчики температуры, давления и влажности воздуха, направления и силы ветра, которые в определенное время, независимо от погоды, надо контролировать, проверять и с которых регулярно надо брать показания. Вот и мелькает худая и длинная фигура метеоролога по поселку: то там покажется, то сям.
