Наши поражения — государственная тайна. О том, что же на самом деле произошло на полях Богемии, мало кто знал — Александр, как уже сказано, потребовал от Кутузова подать две реляции о происшедшем — одну для публики, другую для себя. Но и первую (официальную) реляцию Кутузова так и не опубликовали. В единственной газете того времени — «Санкт-Петербургских ведомостях» — о сражении вообще не было сказано ни слова! Получалось, что согласно официальным данным никакого поражения русская армия не потерпела. Это событие как бы «провалилось» во времени. Неудивительно, что люди кормились глухими и малодостоверными слухами — первейшим источником всяческой ксенофобии. Не изменшшсь ситуация и позже. Как писал Фаддей Булгарин, «сорок лет, почти полвека, Аустерлицкое сражение было в России закрыто какой-то мрачной завесой! Все знали правду, но никто ничего не говорил, пока ныне благополучно царствующий государь-император (Николай I. — Е. А.) не разрешил генералу А. И. Михайловскому-Данилевскому высказать истину»18.
И уже 3 декабря 1805 года Жихарев записал в дневник: «Удивительное дело! Три дня назад мы все ходили, как полумертвые, и вдруг перешли в такой кураж, что Боже упаси! Сами не свои, и черт нам не брат. В Английском клубе выпито вчера вечером больше ста бутылок шампанского, несмотря на то, что из трех рублей оно сделалось 3 р. 50 к., и вообще все вина стали дороже»". Как тут не вспомнить ремарку Н. М. Карамзина, как раз в это время писавшего свою «Историю государства Российского». Дав описание трагической для древней Руси битвы при Калке в 1223 году, когда разобщенные русские князья потерпели поражение от пришедших из степей монголо-татар, историк заметил, что страшный урок не пошел на пользу Руси — князья по-прежнему враждовали друг с другом, «селения, опустошенные татарами на восточных берегах Днепра, еще дымились в развалинах; отцы, матери, друзья оплакивали убитых, но легкомысленный народ совершенно успокоился, ибо минувшее зло казалось ему последним». Так было и в Москве конца 1805-го — начала 1806 года.
Имя Багратиона было тогда у всех на устах. В нем видели рыцаря без страха и упрека, спасителя русской армии и ее чести: «3 декабря. Всюду толкуют о подвигах князя Багратиона, который мужеством своим спас арьергард и всю армию. Я сегодня воспользовался воскресеньем и объездил почти всех знакомых, важных и неважных, и у всех только и слышал, что о Багратионе. Сказывали, что Кутузов доносит о нем в необыкновенно сильных выражениях». Действительно, как уже было сказано выше, после Шёнграбена в своей реляции Кутузов особо подчеркнул мужество Багратиона и представил его за этот подвиг к Георгию 2-й степени, минуя 4-ю и 3-ю, хотя после Аустерлица представил только к «похвальному рескрипту». Зато 9 февраля 1806 года этот рескрипт императора был опубликован в «Санкт-Петербургских ведомостях» и — в условиях почти полной неизвестности о происшедшем для широкой публики — прибавил славы Багратиону: «Господин генерал-лейтенант князь Багратион! Доказанное на опыте отличное мужество и благоразумные распоряжения ваши в течение всей нынешней кампании против войск французских, а равно и в сражении, бывшем в день минувшего ноября при Остерлице, где вы удерживали сильное стремление неприятеля и вывели командуемый вами корпус с места сражения к Остерлицу в порядке, закрывая в следующую ночь ретираду армии, обращая на себя внимание и особенную признательность, поставляет меня в обязанность ознаменовать сим отличные ваши подвиги». Словом, Багратион в ту зиму 1805/06 года был в моде.
Его приезд в Москву стал подлинным триумфом. Как сообщал своему сыну отставной дипломат Я. И. Булгаков, «к нам наехало много гостей из Петербурга: обер-камергер Нарышкин для построения театра, князь Багратион, государевы адъютанты Долгорукие и множество других военных. Здесь их угощают, всякий день обеды, ужины, балы, театры, концерты. 7 марта давал Багратиону праздник прекрасный князь В. А. Хованский. Я тебе его опишу, ибо иного говорить нечего. Столовая была расписана трофеями, посреди стены портрет Багратиона, под ним связки оружья, знамен и проч., около ее несколько девиц, одетых в цвета его мундира и в касках а-ля Багратион (сделанных на Кузнецком мосту): сие есть последняя мода. Сколь скоро вошли в зал, заиграла музыка. Княжна Наталья пела ему стихи, прерываемые хором. После прочие девицы, две княжны Валуевы, Нелединская и пр., поднесли ему лавровый венок и, взяв за руки, подвели к стене, которая отворилась, то есть опустилась занавеса. В сем покое сделан был театр, представляющий лес. На конце написан храм славы, перед храмом статуя Суворова. Из-за нее вышел гений и преподнес Багратиону стихи, а он, приняв их и прочтя, поклонился статуе и положил свой лавровый венец при ногах статуи. После начался бал». Нетрудно заметить, сколь символично было это представление: Багратион отдает должное своему великому учителю и позиционирует себя как его ученик и продолжатель. Это в полной мере отвечало умонастроению и тогдашнего общества, и самого Багратиона. Суворов в начале XIX века был истинным символом русского военного гения, с ним были связаны бесчисленные победы, он умер всего-то пять лет назад, и общество интуитивно искало ему замену. И именно в Багратионе оно видело продолжателя его дела.
С этим и были связаны тогдашние московские торжества, за которыми проглядывала привычная для старой столицы оппозиционность Санкт-Петербургу, где прибытие ученика Суворова с почти победного поля брани не вызвало особого восторга. Зато в новой столице с каким-то непривычным для начала александровского гуманного царствования восточным подобострастием встречали самого государя, валясь на колени и целуя его руки, ноги, полы одежды. Сенат пытался поднести Александру орден Георгия 1-й степени, но император благоразумно от него отказался. В Эрмитаже были устроены бал и великолепный ужин. Как писал очевидец, «можно было подумать, что находишься в Париже, в лагере победителя». В марте 1806 года в Петербург вернулась гвардия. Перед вступавшими в город потрепанными полками несли единственный захваченный трофей — знамя 4-го французского пехотного полка. Тем не менее Петербург встречал гвардию как победителей. Впрочем, гвардия действительно дралась хотя и без победы, но с мужеством и достоинством первой когорты. Мало кто понес ответственность за поражение и страшные потери, наказаны были всего несколько генералов — разжаловали и уволили со службы Пржибышевского, отставили также Ланжерона. С явным желанием преуменьшить размеры поражения император расщедрился на награды генералам, потерпевшим фиаско, не оставив без награды (пусть и не первейшей) и самого Кутузова. Багратион, как уже сказано выше, удостоился всего лишь милостивого рескрипта, который, как известно, в праздничный бокал, подобно знаку ордена, не опустишь. Это была слишком скромная награда истинному мужеству. Ведь в армии все знали, что среди устремившихся с Аустерлицкого поля беспорядочных, разнузданных толп, бывших вчера еще регулярной армией, только колонна Багратиона была по-настоящему боевой единицей, только один «Багратион… остался на месте перед торжествующими войсками Наполеона»20.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
