«Императора Александра I весьма часто и болезненно смущала мысль, что солдат, выступая на защиту отечества, лишен даже утешения предоставить своей жене и детям особый кров, где он мог бы с уверенностью найти их по окончании службы… Его доброжелательной душе рисовались в будущем идиллии Геснера, садики и овечки, — писал сенатор Е. Ф. фон Брадке. — Но граф Аракчеев сначала был решительно против этого и был вынужден изъявить свое невольное согласие лишь из опасения, что тот, кто примет на себя выполнение этой любимой мечты, может сделаться его опасным соперником». (Можно ли упрекнуть графа в том, что он не желал иметь соперников? Кто из нас таковых иметь желает?)
Про «садики и овечек» — очень трогательно, но стоит учесть, что сенатор писал это в царствование императора Николая Павловича, брата Александра I, когда поселения еще существовали. Зато в «Истории Русской армии», написанной в 1930-х годах, тема раскрывается несколько шире: идею поселений государь позаимствовал у прусского ландвера и хотел претворить ее в жизнь еще до Отечественной войны. Не успел. Когда же предложение возникло вновь, то против него резко выступили фельдмаршал М. Б. Барклай де Толли, начальник штаба 1 — й армии генерал-лейтенант И. И. Дибич и граф Аракчеев, «видевшие, что это повлечет за собой расстройство и ослабление боеспособности войск». Тогда-то и встал Алексей Андреевич на колени: «Государь, вы образуете стрельцов!» Тщетно. «Александр Благословенный» заявил, что «поселения будут устроены, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова».
Описаний военных поселений и быта поселенцев сохранилось немало. Одно из них принадлежит перу Н. И. Греча — журналиста, писателя и просветителя: «Вместо привольных, хотя и невзрачных, крестьянских изб возникли красивенькие домики, вовсе неудобные, холодные, в которых жильцы должны были ходить, сидеть, лежать по установленной форме… Эти учреждения возбудили общий ропот, общие проклятия. Но железная рука Аракчеева, Клейнмихеля сдерживала осчастливленных, по мнению Александра, крестьян в страхе и повиновении».
Известно, что российские правители народ за людей не считали — так, «расходный материал» для экспериментов и реформ, проводимых Иваном Грозным, Петром Великим, Иосифом Сталиным… Вот и граф Аракчеев знал, что настоящего солдата можно воспитать только «строгостью». Великий князь Константин сформулировал это четко: «девятерых забьем — десятого выучим».
Пишем это не в оправдание графа — мол, время было такое, по-иному было нельзя… Можно было, и свидетельства тому есть. Жестокость же порой вела к катастрофе, чему примером стали события в л. — гв. Семеновском полку, «подтянуть» который Аракчеев поставил полковника Шварца. Тот взялся за дело так рьяно, что за несколько месяцев замучил солдат издевательствами, муштрой и побоями, в результате чего любимый государев полк взбунтовался…
Такие вот штрихи к портрету — не только личности, но и эпохи, эту личность породившей. Недаром Денис Давыдов так характеризовал Аракчеева: «…Отлично умный, хотя грубый и кровожадный солдат…» И дальше с искренним и понятным уважением: «Найдя после смерти своей любовницы Настасьи много писем с подарками, он собрал их в одну комнату; пригласив к себе всех просителей, имена которых находились в конце писем, он сказал им: “Это ваши вещи, пусть каждый возьмет свое”». Понятно, что дары, которые разного рода просители присылали Настасье Минкиной, чтобы она «замолвила словечко», были очень недешевые. Кто после того может упрекать графа в мелочности? А какое позорище было для «взяткодателей»!
После кончины императора Александра Павловича граф Аракчеев отошел от дел и поселился в своем имении Грузино, где создавал образцовую усадьбу. На ее территории он установил памятники Павлу I, Александру I и павшим в Наполеоновских войнах офицерам гренадерского графа Аракчеева полка. Немалые средства передал он на создание в Новгороде кадетского корпуса. Когда же в 1834 году Аракчеев умер, то оказалось, что все свои средства он передает в распоряжение императора, и Николай I распорядился отдать этому корпусу все его имущество.
«Личность Аракчеева в свое время сильно волновала воображение его современников, но едва ли она будет долговечна в памяти потомков, — утверждали авторы «Русского биографического словаря». — Он был строгим исполнителем служебного долга, так, как он понимал его, но при этом его деятельность была чужда тех возвышенных стремлений, которые не утрачивают своего обаяния даже тогда, когда бывают соединены с заблуждениями и неудачами. Он олицетворял жизнь со службою и, подчиняясь всем ее суровым требованиям, того же, с неумолимою и неразборчивою взыскательностью, требовал и от других… Этот преданный слуга Александра остался верен прежде всего отличавшему его грубому презрению к человеческому достоинству, к тем струнам души, без которых немыслимы верные слуги Царю и Отечеству».
Известно, однако, что никто в России в те времена человеческое достоинство в расчет не принимал и с людьми как таковыми не считался.
«В жизни моей я руководствовался всегда одними правилами, — говаривал Аракчеев. — Никогда не рассуждал по службе и исполнял приказания буквально, посвящая все время и все силы мои службе царской. Знаю, что меня многие не любят, потому что я крут — да что делать?»
Под Новгородом мы побывали в одной воинской части — в военном городке, где во времена Аракчеева стоял гренадерский полк. Сохранившиеся здесь старинные казармы до сих пор зовутся «аракчеевскими».
— Сколько служу, никогда лучших казарм не видел, — сказал заместитель командира. — Построены добротно: зимой в них тепло, летом прохладно. Всегда сухо. Умел, значит, граф о солдатах заботиться…
«Смирись, Кавказ, — идет Ермолов!»
Генерал от артиллерии Алексей Петрович Ермолов родился 4 июня 1777 года, а умер в марте 1861-го, последним из тех генералов Отечественной войны, портреты которых помещены в Военной галерее Зимнего дворца в Санкт — Петербурге. Ему довелось послужить пяти императорам — от Екатерины II, в царствование которой он получил офицерский чин, до Александра II, — потому как еще в начале Крымской войны генерал был избран начальником ополчения семи губерний. «Вся Москва, вспоминая избрание Кутузова начальником Петербургских дружин в 1812 году, выразила желание иметь начальником Московского ополчения Ермолова, — писал историк генерал-лейтенант Василий Алексеевич Потто. — Избрание состоялось торжественное, единодушное, потому что из многих тысяч голосов в избирательной урне оказалось только девять черных шаров…»
«Звездный час» службы Алексея Петровича пришелся на царствование императора Александра I — впрочем, в XIX веке это царствование явилось «звездным часом» для всей России.
«Начальник главного штаба генерал-майор Ермолов, видя неприятеля, овладевшего батареей, важнейшею во всей позиции, со свойственною ему храбростию и решительностию вместе с отличным генерал-майором Кутайсовым взял один только Уфимского пехотного полка батальон и, устроя сколько можно скорее бежавших, подавая собою пример, ударил в штыки. Неприятель защищался жестоко, но ничто не устояло противу русского штыка… Генерал-майор Ермолов переменил большую часть артиллерии, офицеры и прислуга при орудиях были перебиты и, наконец, употребляя Уфимского пехотного полка людей, удержал неприятеля сильные покушения во время полутора часов, после чего был ранен в шею и сдал батарею генерал-майору Лихачеву…»
Так после сражения при Бородине докладывал императору Александру I главнокомандующий князь Голенищев- Кутузов. Речь идет о бое за центр русской позиции — Курганную высоту, известную под именем батареи Раевского. Уточним также, что начальник артиллерии 28-летний генерал-майор граф Александр Иванович Кутайсов был в атаке убит, а командир пехотной дивизии генерал-майор Петр Гаврилович Лихачев держался на редуте до последней возможности и, израненный, бросился на французские штыки, но был пленен.
Ярких моментов в биографии Ермолова было немало. Она и начиналась-то блистательно: десяти лет от роду Алексей был записан в гвардию, четырнадцати — получил чин поручика и был переименован в капитаны Нижегородского драгунского полка. При этом он оставался в Петербурге адъютантом при генерал-прокуроре графе Самойлове, у которого его отец управлял канцелярией. Если добавить, что Самойлов приходился племянником светлейшему князю Потемкину, то никаких вопросов по поводу этой карьеры не возникает.
Впрочем, как известно, Потемкин, радевший о государственных интересах, старался в первую очередь выдвигать людей толковых. Вот и 16 — летний Ермолов вполне смог выполнять обязанности преподавателя в Артиллерийском и Инженерном кадетских корпусах, а через год в качестве порядок в мятежной Польше. Он отличился при штурме Варшавской Праги и получил из рук великого полководца заветную для офицера награду — орден св. Георгия IV класса, с которым потом никогда не расставался. К двадцати годам он успел поучаствовать в Итальянской кампании против французов, брал Дербент, стал подполковником и Владимирским кавалером… Однако в жизни Ермолова было немало разного рода зигзагов. И недаром Александр Сергеевич Грибоедов назвал Алексея Петровича «сфинксом новейших времен». Кстати, императора Александра I прозвали «северным сфинксом»… Берем «Толковый словарь» и узнаем, что сфинкс — это не только «баснословное животное эллинов», но и «человек загадочный, неразгаданный».
