– Моя первая настоящая попытка независимого государствоуправления. Я наконец ощутила себя у руля. Ты же помнишь, Квайр? После той демонстрации я отослала тебя прочь.
Он кивнул.
– Я дозволила ему убить моих детей. Первое мое решение.
– Ты сего не делала. – Он коснулся до нее. Потом уронил руку. Вотще. Он принялся размышлять о собственном побеге, уверен в том, что вскоре она обратится против него, осознает делимую им вину – поскольку орава и ее командир были его изобретением.
– Найден ли Монфалькон? – вопросила она.
Он потряс головой.
– Бежал в стены, судя по всему. Или, возможно, где-то в Восточном Крыле.
– Бедный Монфалькон. Доведен мною до сего.
Квайр увидел двух немолодых фрейлин Королевы, что явились за госпожой. Он выпрямился. Возложил палец на челюсть. Который путь выбрать? Можно выйти в город и надеяться на корабль – или отправиться обратно в стены, хоть ненадолго: быть может, чтоб отыскать Монфалькона и его прикончить. Королева вскорости станет мстить. Ныне она рыдала. По малом времени ей понадобится козел отпущения. Пришедшие за нею леди были отогнаны. Она поворотила страшный лик свой, дабы взглянуть на Квайра.
– Квайр?
Он ожидал осуждения:
– Вестимо.
– Теперь тебе должно всецело заместить Монфалькона. Ты должен стать моим советником. Моим Канцлером. Я не могу принять никакого решения. Я не желаю.
Квайр открыл рот, потом закрыл его. Прикусил нижнюю губу. Он был совершенно ошарашен. Он сказал:
– Вы оказали мне честь, мадам. – Сие ему грезилось, но никогда им не ожидалось, а менее всего теперь. Вдруг весь Альбион стал его.
Он помог ей встать на ноги. Она, опершись на него, молвила:
– Ты можешь остановить войну, Квайр? Есть ли способ?
Он мешкал.
– Квайр?
Он взнуздал себя и сказал:
– Один способ, может быть. Я уже говорил о нем. Он потребует великой жертвы с обеих наших сторон.
– Я принесу жертву, – ответила она. – Я должна.
– Позже, – сказал он.
Сей успех его мистифицировал. Он чуял поражение. Утром весть доберется до лорда Шаарьяра. Всеславный Калиф поплывет вверх по Темзе, спасая Глориану и Альбион; круша Жакоттов. Но Квайр ощущал лишь одно: он был разочарован, даже перепуган, и вновь не мог объяснить источник сей странной эмоции. Уведя Глориану обратно в опочивальню, он сказал тихо, озадаченно:
– Как ты можешь мне теперь доверять? Я изобличен как лжец и как изменник.
И она отвечала, весьма холодно:
– Я доверяю тебе работу Монфалькона. Кому еще?
Что понудило капитана Квайра задрожать мелкой дрожью и долго бродить в поисках другого ночлега.
* * *
Наутро она во второй раз устроила формальный прием при Дворе. Удостоились аудиенции иные посланники, собирались новые данные разведки, и Квайр в поблекшем черном стоял подле трона, совещаясь с Королевой всякий раз, когда они оставались одни. Неспешно, получая малое удовольствие от совершаемого, он подводил ее к нужной мысли, хотя и не проговаривая решения, на кое намекал. Доктор Ди был призван, однако прислал весточку о том, что хворает и тотчас не явится. И нигде не обнаружились ни Убаша-хан, ни сир Орландо Хоз.
– Что ж, – молвила она, когда повидала всех; когда мастер Бьюцефал рекомендовал лютую и абсолютную войну против всех врагов разом; когда нобили испросили ее оповестить Жакоттов о том, что убивцы их родителя найдены; когда все голоса и все мнения были выслушаны, – как мне должно поступить, Канцлер Квайр?
Он колебался, но вовсе не ради драмы. Он нашел, что затрудняется говорить по другим, более загадочным мотивам. Наконец:
– Одно-единственное решение сохранит мир и Альбион от войны. – Язык заплетался. Он продолжительно облизнул губы.
– Быстро, – сказала она.
Он взглянул ей в глаза. Она смотрела поверх его затылка.
– Я не позволю себя мучить. Как я вижу, ваш совет уже сформирован, Канцлер.
– Ты должна выйти за Гассана аль-Джиафара.
– Что найдет должный отклик в дворянстве.
– И в простолюдье.
Огромное лицо ее моментально погрустнело. Еще одно, меньшее личико на миг выглянуло изнутри, на Квайра, умоляюще. Он отвернулся. Тогда она посуровела:
– Следует послать за лордом Шаарьяром.
– Я призову его сам, – сказал Квайр. Он был близок к облегчению, пусть на мгновение, ибо все было кончено. Он освободился от обязательств перед Шаарьяром. Он без остатка выполнил обещанное. И он ощущал лишь усталость, необъяснимое страдание. Очень тяжело зашагал к дверям Палаты Аудиенций.
Подавая знак лакеям отворить двери, он уже знал, что по иную их сторону нарастает некое волнение. Замер, вслушиваясь. Затем ухмыльнулся. Его охватывал особый род восторга. Он распознал наконец один из голосов. Они требовали впустить их внутрь.
– Отчего ты медлишь? – крикнула она через пустой холл.
Он пошел обратно в направлении престола.
Она завопила:
– Квайр! Что там?
Он зашелся смехом.
– Ты свободна от меня, я полагаю. – Он спокойно уставился в ее изумленные глаза. Отчего ему сделалось так радостно? – И никакого оправдания войне. Мне следовало убить старика. Однако же мое мышление слишком окольно. Я его спас. Я вновь предан извилистостью собственных мозгов!
– Оставь загадки! – приказала она. – Кто за дверьми?
Те распахнулись с другой стороны, но замедленно. Они явили группу: Убаша-хан в татарском боевом доспехе, вручающий шамшир в ножнах одному из Почетных Гвардейцев Королевы; сир Орландо Хоз, в пыли и ярости, в нагруднике и шлеме; Алис Вьюрк с черно-белым котом, торжествующе щерясь на Квайра; графиня Скайская в мужском наряде, немытая и изможденная; и сир Томас Жакотт, истрепанный, сальный, грязный, багровоокий, в дерюжной робе.
– Уна!
Все они глядели на Квайра, никто – на Королеву, хотя та и выкрикнула имя подруги.
Квайр ответил улыбкой девочке, что вызволила узников, коих – обоих – изначально выманила к нему.
– Твое вожделение вероломства развилось даже более, чем я полагал, юная Алис. Так ученик ищет превзойти учителя.
– Всегда охоться на крупнейшую дичь. – Алис Вьюрк задорно смеялась ему в лицо. Ни тени ехидства ни в ней, ни в нем.
За ним восставала Королева.
– Уна!
Квайр был почти весел.
– Альбион спасен! Альбион спасен! А гнусные планы Арабии все спутаны! – Он продолжал оттанцовывать назад, ища побега.
Они, грозя ему, двинулись в Палату Аудиенций.
– Уна!
Графиня Скайская запнулась, потом присела пред Королевой в реверансе.
– Ваше Величество. Алис Вьюрк явилась свидетельствовать против своего господина…
– Ты поверишь хоть слову сей распутницы, да? – возопил Квайр сатирически, отбрасывая за спину плащ, дабы обнажить меч. Он по-прежнему носил алый кушак, уступку страсти. – Какие же у вас двоих доказательства? – Нож вылетел на свободу. – Вы когда-либо меня видели?
Он знал, что не видели. Он был осторожен, скрывался за капюшоном. Но точно так же он знал, что обречен.
– Сир Томас! – Королева возликовала, узнавая в конце концов старшего Жакотта. Она развернулась к сиру Орландо: – Гонца, немедля, в Кент. И другого в Портсмут.
– Уже, Ваше Величество, – сказал Хоз. Он пошел на Квайра, что был у двери, коя вела его в его ведомство, в покои Монфалькона. – Мы избавлены от войны. Но теперь мы должны избавить себя от Квайра. Раз и навсегда.
– Ура! – воскликнул капитан, вытягивая из-за пояса сомбреро, топорща перья и надевая шляпу. – Добродетель торжествует, а бедный Квайр осужден, опозорен, отставлен!
Поцелуй, послан по воздуху недоуменной Глориане, казался искренним. Квайр шмыгнул за портьеру. Хлопнула дверь. Сир Орландо Хоз и Убаша-хан ринулись следом, призывая других на помощь. Квайр щелкнул замком.
Наконец вломившись в покои, они не узрели ничего, кроме слабого огня за решеткой, и кружились в осеннем свете пылинки, как если бы Квайр, злокозненный дух, был экзорцирован полностью.
Глава Тридцать Третья,
В Коей Королева Глориана и Уна, Графиня Скайская, Обозревают Прошлое
– Я не ощущаю вины, – молвила Глориана уныло, – и думаю, что и не должна. Но, выходит, чувство – сильное чувство – из меня ушло. Сераль превращался в музей несбывшихся чаяний. Мои дети… – Она вздохнула. – Я никогда толком не осознавала себя, Уна.
Графиня Скайская, в увесистом костюме для путешествий, взяла подругу за руку. Они были одни в Покое Уединения. Глориана облачилась в темные цвета, дабы соответствовать теням поздней осени. Снаружи моросило.
Королева отвечала подруге:
– Но ты восстановилась, Уна, нет?
– Если честно, – сказала та, – я отчасти разделяю твою дилемму, ибо знаю, что должна была испытать больший ужас. Однако же в моем заточении было нечто успокоительное. С меня снялась всякая ответственность. И сир Томас Жакотт, раз уяснив, что я ему друг, оказался добрым товарищем. Мы подолгу беседовали. Нас погребли столь глубоко и побег был столь немыслим, что можно было выбирать любые темы из множества. То был, во многих отношениях, выходной. Для склонных к фатализму, во всяком случае.
