— Как осудили нас в шестьдесят седьмом году судьи неправедные, — начал монах, по привычке отождествляя себя с опальным патриархом, — с великою скоростью посадили в сани и повлекли зимним путем из царствующего великого града Москвы в Ферапонтов монастырь. Зима была лютая, теплых же одежд святейший Никон патриарх и мы, сущие с ним воскресенские монахи [217], не имели никаких. Только по нескольких днях архимандрит Новоспасский Иосиф, видя многострадального Никона от зимы согнетаема, умилился и отдал ему из своех вещей шубу и треух. Прочие же, бывшие с блаженным Никоном, сильно оскорбляемы были от зимней стужи и морозов.
Святейший, жалея нас, перед каждым городом или селом хотел послать кого–нибудь купить теплые одеяния. Но суровый пристав наш Аггей Алексеевич Шепелев возбранял это с великим прещением и приказывал солдатам всех встречных людей немилостиво разгонять. Через города и веси проезжали мы с великой борзостью, а когда останавливались на ночь или коней кормили — все дворы заранее от людей солдаты очищали.
В одну из ночей, — продолжал свой рассказ монах, — на таком пустом дворе встретилась нам старушка, что спряталась от солдат в погреб, а когда услышала, что воины ушли и остались в доме только Никон с учениками, вышла. Было ей видение, что едет Никон в заточение в великом утеснении и скудости. Сия же благочестивая, плакав много, вручила святейшему патриарху денег серебряных 20 рублей и довольно одеяний теплых для нас, а наутро вновь в месте тайном скрылась от лютого пристава.
Гнал Аггей Шепелев сильных царских коней немилосердно. В одну ночь быстрые те кони перевернули возок святейшего Никона, и стукнуло его головой о дерево так сильно, что чуть голову на сорвало. К этой великой ране — не ведаю, случайно или нарочно, — и другую наши провожатые прибавили. Не доезжая реки Шексны, гоня ночью с великой скоростью, наехали повозкой на острое дерево торчащее, да так, что сани, в которых в скорби от ран привезен был святейший в Ферапонтов монастырь, что перед тем незадолго чуть не весь сгорел, и помещен в бывшие больничные кельи, смрадные и закоптелые. Никого не пускали к нам, кроме игумена и келаря. А месяц или более спустя приехал новый пристав зверообразный по имени Стефан Лаврентьевич Наумов. Этот особо лют был к блаженному Никону. В кельях велел все окна заклепать железными решетками накрепко, одни двери оставил под стражей твердой. Стерегли святейшего и нас с ним у всех окон и у двери, не только мимо кельи — близ монастыря никого не пропускали и даже дорогу большую от монастырской ограды отвели.
Блаженный же Никон и в таком озлоблении и утеснении не возроптал: сам дрова носил и по воду под стражей ходил, сам на всех бывших с ним готовил, и в особой церкви за караулами крепкими вместе с нами Бога благодарил. Потом наступило нам некое послабление — решетки сняли и разрешили вокруг монастыря ходить. Святейший патриарх каждый день рыбу ловил на всех своих и монастырскую братию, непрерывно в трудах пребывал. Близ озера Ферапонтовского начал лес рубить и землю расчищать, сажал овощи и хлеб сеял, а посреди озера построил каменный остров. Глубина там была метра четыре — так патриарх с берега на плотах камень возил и возвел твердь более двадцати метров длиной и десяти шириной, а на ней водрузил честный и животворящий Крест Господень!
Так жили мы и терпели почти девять лет. Много нам было озлоблений от властей предержащих: то пришлют из Москвы мантию архиерейскую и посох у святейшего патриарха забрать, то по доносам допросами досаждают, то товарищей наших по злым наветам в далекие темницы бросают, то благословения для царя требуют, а блаженный не дает. Уже когда помер царь Алексей Михайлович, вновь дьявол бурю на нас поднял: по нелепым блядословиям прислал патриарх Иоаким злых приставов, да тиранят блаженного. Он же все терпел и благодарил Бога, говоря: «Не поставь, Господи, им этого в грех».
Долго длились эти мучения, а по прошествии времени настали еще большие. Приехали из Москвы в Ферапонтов монастырь посланные от царя и патриарха Чудовский архимандрит Павел и дворянин Иван Афанасьевич Желябужский с товарищами допрашивать святейшего Никона по тремстам статьям лжесоставных наветов от клеветников и человекоугодников многих. Иван — тот прямо в церкви на блаженного яко лев свирепо рыкал, святейший же Никон отвечал: «Воля Господня да будет и великого государя — не боюсь множества людей, со всех сторон нападающих на меня, — если что, и смертно пострадать готов!»
— Допрашивали блаженного по всем статьям подробно, а потом, не дав и в келью зайти, схватили и повезли за крепким караулом в заточение на Белоозеро в Кириллов монастырь. Здесь поместили под стражей в самой угарной келье безысходно, кроме церковной службы. Святейший Никон патриарх и здесь трудился непрестанно в молитвах и заботах о нас, учениках своих, уже болея смертно и головой став вельми скорбен. Так лет пять мы здесь и живем, разве что после многих просьб возвели патриарху новую келью и разрешили по монастырю ходить — да он уж и не может, чаем, близок к смерти. Давеча вон здешний архимандрит Никита написал в Москву патриарху Иоакиму о Никоне блаженном, что близок его последний час и принял он схиму, спрашивая, как над ним чин погребения творить, и как поминать, и где положить тело его, — закончил рассказ монах.
— И что же, — спросил любопытный купец, — ответили из царствующего града, неужто не умилосердились над страдальцем?
— Нисколько, — ответствовал инок, — велено от Иоакима патриарха держать блаженного здесь до смерти, чин погребения над ним сотворить просто, как и прочим рядовым монахам погребение бывает, а тело положить в паперти и поминать вровень с прочей братией.
Монах выглянул из арки в крепостной стене и увидел, что Никон, за которым он присматривал, поднялся из кресел и с трудом, покачиваясь, стоит на крыльце, опираясь на посох, лицом к монастырским воротам. Оставив купца размышлять над услышанным, инок поспешил к опальному патриарху, чтобы не дать ему свалиться с крыльца на мощенную камнем дорожку. Из кельи уже выскочили другие монахи — ученики Никона, взяли его под руки, как водили обычно на церковные службы и выходы. Но учитель не хотел уходить с крыльца.
— Слышите?! — произнес Никон. — Уже скачут за мной посланные от благочестивого царя!
Ничего не слыша, ученики стояли рядом со старцем, ожидая, когда окончится его бред. Так прошло с полчаса — и вдруг за стенами монастыря действительно послышался топот быстро скачущих коней. Он становился все явственнее; вскоре в откры тые ворота, успев на ходу обругать караульных стрельцов, влетел бывший стремянный конюх, а ныне столбовой приказчик царя Федора Алексеевича Иван Лукич Чепелев. За ним по одному проскакали в монастырь сопровождающие конные стрельцы, отставшие от лихого предводителя, который уже спешился у палат архимандрита.
Почти немедленно Чепелев, архимандрит Никита, келарь, казначей, ризничий и соборные старцы толпой направились к келье Никона и его учеников, радостно поздравляя своего узника с освобождением. По указу царя и великого князя Федора Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца блаженному Никону возвещалась государева милость и благоволение вернуться в свое строение — в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь под Москвой. Вернуться из ссылки дозволялось и всем, переносившим вместе с Никоном четырнадцатилетнее заточение.
Оказав подобающую честь царскому имени и поблагодарив по достоинству посланника, Никон, ведомый под руки учениками, удалился в келью. Здесь только ученики увидели, каких трудов стоило святейшему патриарху напряженное ожидание и вставание для приветствия чудесно предвиденного гонца. Войдя в келью, Никон в изнеможении пал на ложе и уже не слышал шума и суеты сборов в дальнюю дорогу. Он вышел из забытья только к вечеру, когда на реке Шексне были приготовлены струги, а монастырский двор заполнен повозками с добром и припасами для освобожденных. Не желая оставаться в Кирилловом монастыре ни минуты, Никон велел трогать.
Ученики бережно усадили патриарха в повозку и первым повезли к реке. За Никоном, со скрипом и криком, двинулся в путь обоз. У реки произошла заминка — больной не мог сам подняться по сходням на высокий борт незагруженного струга. Чтобы занести его в креслах, пришлось положить рядом сходни, принятые с других судов. Наконец с великим трудом Никона посадили на струг. Невзирая на немощь, блаженный отказался спуститься под палубу и остался в шатре на корме, откуда можно было смотреть за погрузкой. Постепенно глаза Никона смыкались. Он еще слышал, как сидевшие рядом с ложем монахи обсуждали новое явленное им чудо с предвещением освобождения и рассуждали о видениях святейшего, когда окружающий мир отступил, давая свободу его собственным мыслям.
