Один из участников плавания на «Ингерманланде» впоследствии вспоминал об этих первых днях похода: «Быстро, под всеми парусами понеслись по волнам Белого моря. Недолго видели мы удалявшиеся берега Архангельска, и, хотя сильно поднимала их рефракция, взошедшее солнце лишило нас зрелища их. Настала морская жизнь и потекла своим строгим порядком. Прекрасная погода и по временам открывавшийся западный берег Белого моря удерживали многих на верхней палубе. Все любовались ходом корабля и новыми переменными видами».
Команда согласно расписанию занималась парусными да артиллерийскими учениями. Пассажиры отдыхали, прогуливались по палубе, знакомясь друг с другом и коротая время в приятных беседах. И если при этом старики вели промеж себя разговоры серьезные да политические, то молодежь откровенно радовалась солнцу, морю и легкому ветру.
Но на палубе «Ингерманланда» рождались не только приятельство и дружба. Вскоре разве что слепой мог не заметить, что лейтенанты братья Назимовы уже не просто увлечены, а по-настоящему влюблены в очаровательных дочерей полковника Борисова. В свою очередь девушки отвечали молодым людям полной взаимностью. Когда днем один из братьев заступал на вахту, его возлюбленная как бы нечаянно прогуливалась неподалеку, глядя со стороны на ловкость и умение своего избранника. Наблюдательная Марья Давыдовна Трескина уже через несколько дней шепнула:
— Готовься, Павлуша, по приходе в Кронштадт еще две свадьбы справим!
— Откуда, Маша? И сразу две?! — изумленно посмотрел на нее муж.
— На всем корабле, наверное, один ты и не знаешь, что твои лейтенанты Назимовы уже просили руки у Надежды и Софьи Борисовых! — пояснила супругу Марья Давыдовна.
— Надо же! — еще более изумился капитан «Ингерманланда», — Такое и нарочно не придумаешь!
— Будет тебе, — замахала руками довольная произведенным на мужа эффектом капитанша. — Братья Назимовы — люди весьма порядочные и благонравные, а дочери у Василия Михайловича Борисова просто прелесть. Это будут не пары, а одно загляденье! Я так Василию Михайловичу и сказала!
— А он-то что? — вздохнув, поднял на жену глаза Трескин.
— Что, что! — развела та руками. — Известное дело, за голову схватился! Ну ничего, никуда не денется, смирится!
— И везде-то ты успеваешь! — закончил разговор Трескин. — Мне наверх пора, спи!
Вечером в кают-компании за самоваром уже всеми обсуждался вопрос о помолвке братьев Назимовых с сестрами Борисовыми. Сам старик Борисов, довольный неожиданным поворотом в судьбе дочек, молча попивал чай с блюдца. На вопрос Марьи Давыдовны, благословит ли он своих дочерей под венец, полковник согласно кивнул:
— Им жить, их и выбор! Я ж им счастья желаю!
Капитанша перекрестилась:
— Дай-то Бог счастья да деток вашим девочкам!
На другом конце стола шел разговор иной. Лейтенант Дмитрий Сверчков с молодой женой мечтали о будущем своего ребенка.
— Вот видишь, Митя, — выговаривала лейтенанту Олимпиада. — Ты ведь не хотел меня брать в это плавание, а как все чудесно получилось, как здесь хорошо и весело!
Сверчков огляделся. Разбившись на небольшие группы, офицеры и пассажиры играли в карты и шутили. Тихо трещали нагоревшие свечи. В дальнем углу мичманы Володя Греве и Митя Лесли, дурачась, в четыре руки барабанили по клавишам пианино «Собачий вальс». Ближе, уже в кругу более солидном, лейтенантском, обсуждались вопросы серьезные. Спорили, как всегда, о флотском переустройстве.
— Ни дать ни взять — великосветский салон! — усмехнулся Сверчков.
Затем поцеловал жену в щеку:
— Дай бог, чтобы погода и далее нам благоприятствовала. Тогда и вправду не переход, а прогулка по водам получится!
На исходе пятых суток плавания корабельный штурман Воронин доложил Трескину:
— Так что, Павел Михайлович, прошли мы семьдесят второй градус северной широты. Вступаем в моря полярные!
— Ясно! — кивнул капитан. — Что барометр?
— Быстро падает! — озабоченно сообщил штурман. — Не иначе, к ненастью!
Трескин поднял голову. Вымпелы, до того лишь слегка развевавшиеся на ветру, туго вытянулись во всю свою многометровую длину.
— Да, ветерок крепчает, — нахмурился капитан. Он повернулся к вахтенному лейтенанту: — Приготовьте корабль по-штормовому! Да проследите, чтобы пушки на качке не сорвало!
К полудню следующего дня хлесткий зюйд-вест уже вовсю трепал верхушки волн. Резко усилилась и качка. «Ингерманланд» с каждым часом все больше и больше зарывался в пенные волны.
Свободные от вахты люди теперь отлеживались в койках. Укачавшиеся пассажиры не вставали вообще. Чтобы никого не смыло за борт, Трескин распорядился натянуть вдоль всего корабля штормовые веревки-леера, за которые можно было бы в случае нужды ухватиться.
Исчезло солнце. Небо быстро затянуло свинцово-черными тучами, грянул дождь.
Так среди непогоды день за днем линейный корабль пробивался вперед. Через несколько суток болтанки «Ингерманланд» попал в полосу туманов и окончательно потерял маячившие до того на горизонте транспорты. Теперь лишь изредка слышался едва доносившийся откуда-то издалека хриплый звук туманного рога, извещавший соплавателей, что на борту судна все живы и продолжают свой нелегкий путь.
«Ингерманланд» уже давно шел лишь под фок-стакселем да зарифленными грот-марселем с контр-бизанью. Остальные паруса во избежание потери убрали. На корабле сами собой стихли шутки и смех. Лица людей осунулись. В выгородке, где размещались матросские жены, в рев кричали укачавшиеся дети. Из-за сильного крена перестали готовить горячую пищу, а раздавали сухую провизию и воду. Из-за боязни опрокидывания печей их прекратили топить. Сразу же встала проблема: как сушиться после вахты? В нижних помещениях и трюме стало сыро и холодно.
Заволновался корабельный штаб-лекарь Сакович: не начались бы болезни!
— Надобно давать матросам и женщинам с детьми специальный порошок да увеличить винную порцию желающим! — советовал он капитану.
Трескин самолично пожелал попробовать порошок первым. Поморщился:
— Экая дрянь! — И выплюнул. — Передайте мое приказание выдавать перед вином. Кто эту гадость съедает, тот и двойную винную порцию получает. Я, конечно, Александр Степанович, в ученость вашу верю, но все же, сдается мне, добрая чарка во сто крат полезней ваших мудрствований. Ибо не токмо нутро лечит, но и бодрость духу дает немалую!
Штаб-лекарь молча пожал плечами. Вступать в споры по медицинским вопросам он считал для себя несолидным.
Сильный шторм продолжался более двух суток кряду. «Ингерманланд», несмотря на все отчаянные усилия команды идти прямым курсом, тащило куда-то в сторону. И поэтому, когда к исходу вторых суток штурман Воронин доложился капитану, что, согласно счислимым расчетам, они продвинулись вперед по пути следования на целых пять миль, Трескин обрадовался:
— Что ж, для такой болтанки, в какую мы угодили, это совсем даже неплохо! Гораздо печальнее было бы, если бы за эти двое суток нас отшвырнуло миль на полсотни назад!
Тем временем ветер несколько спал, уменьшилась качка. Люди вздохнули свободней. Прибавив парусов, «Ингерманланд» наверстывал упущенное время.
А плавание продолжалось. За днем ночь, за ночью день. Вокруг по-прежнему расстилался безбрежный океан, а над ним — низкое и хмурое северное небо. На двадцатый день плавания в капитанскую каюту постучал штурман.
— Входите! — приподнял голову от подушки прилегший было отдохнуть Трескин.
Воронин замялся в дверях:
— Я, конечное дело, извиняюсь, что побеспокоил вас, но только что мы миновали самую крайнюю точку маршрута — семьдесят три градуса сорок одна минута северной широты!
— Ну и ладно, — кивнул капитан. — Теперь вниз по карте как по маслу покатимся!
Узнав, что корабль повернул к югу, повеселели и в орудийных палубах:
— Слава те господи, уже к теплу завернули! Глядишь, там снова полегше станет! Да хоть бы и повстречать кого на пути своем, все ж не так тоскливо!
Матросы печалились не понапрасну. Северные воды в те годы довольно редко посещались судами. Поэтому, потеряв в шторм свои транспорты, «Ингерманланд» плыл в полном одиночестве. Лишь раз где-то на горизонте появились и исчезли несколько купеческих судов.
Каждое утро, выходя на шканцы, Трескин первым делом спрашивал у вахтенного лейтенанта:
— Как ветер?
И всякий раз слышал в ответ неизменное:
— Все тот же зюйд-вест, Павел Михайлович!
Тяжело вздыхая, капитан отправлялся осматривать корабль. Огорчения командира понять было можно. Осточертевший всем зюйд-вест упорно не давал «Ингерманланду» спуститься к югу. Сильно недогруженный, без фальшкиля, корабль с трудом продвигался лавировкой при противном ветре. Когда порывы несколько стихали, «Ингерманланд» еще шел вперед, но стоило усилиться зюйд-весту — и корабль быстро сносило обратно. Порой за какие-то несколько часов летел насмарку труд нескольких суток.
