маменька считает дом проклятым и почему нужно его проверять. Помнится, она спросила об этом у нянюшки, но та разозлилась и раскричалась, велела не лезть в чужие дела и забыть про старый дом. А как можно забыть про то, что велено забыть?! Разумеется, Мари не забыла! Более того, в порыве отчаянного протеста она совершила страшный проступок: сделала слепок с ключа, который нянюшка хранила за иконой в своей комнате. Несколько месяцев слепок так и лежал невостребованный, а потом Мари все-таки отвезла его в город и сделала дубликат. Это был ее маленький протест и ее большая тайна: у нее был ключ от загадочного дома. И мысль, что в любой момент она может им воспользоваться, грела душу.
Раз провидение привело ее к дому и ключ — разумеется, совершенно случайно! — оказался при ней, значит, этот момент настал.
Мари спешилась перед домом, привязала повод к перилам крыльца и поднялась по ступеням к двери. До последнего она надеялась, что ключ не подойдет, и эта авантюра закончится ничем. Однако ключ неожиданно легко провернулся в замочной скважине, а тяжелая дверь совершенно бесшумно распахнулась. Мари сделала глубокий вдох, а потом решительно переступила порог.
Внутри было сухо, пыльно и тихо. Пахло чем-то одновременно древесным и травяным. Добела начищенные половицы уютно поскрипывали под сапогами. Пройдя сени, Мари оказалась в передней комнате. В задумчивости постояла перед аккуратно побеленной печью, провела пальцами по грубым, но до блеска отполированным доскам большого обеденного стола, а потом прошла в одну из комнат. По внешнему строгому убранству было понятно, что комната принадлежала мужчине, возможно, даже служила ему кабинетом.
Вторая комната была полной противоположностью первой — светлой, нарядной и явно девичьей. Кровать с периной и высокой башней из подушек, большой платяной шкаф, туалетный столик с забытым на нем хрустальным флаконом. На самом дне флакона еще оставалось немного янтарного цвета жидкости. Мари не удержалась, понюхала. Из флакона пахло одновременно томно и пугающе: словно в медный котел налили болотную воду, добавили ветки можжевельника, перезревшие ягоды клюквы, корень аира, речной песок, рыбью чешую и шкуру ящерицы. Потом долго-долго томили на медленном огне, а получившееся зелье процедили и слили в хрустальный флакон. Вот так ощущала этот запах Мари! Вот такую картину видела перед крепко зажмуренными глазами. И это ведьмовское зелье плескалось на дне флакона, который она сжимала в руке. Захотелось оставить его себе. Хозяйке он ведь все равно больше не нужен. Да и где та хозяйка?
Мари едва не сунула флакон в карман. Опомнилась в последний момент. Осторожно поставила его обратно, но уйти просто так не смогла. Постояв в задумчивости перед туалетным столиком, она потянула на себя выдвижной ящик. Поначалу показалось, что он пуст, но потом Мари разглядела фотокарточку.
На фотокарточке был изображен бородатый мужчина средних лет вместе с… Анютой. Так в первое мгновение показалось Мари, но потом стало понятно, что это не Анюта, а маменька. Юная восемнадцатилетняя маменька. Маменька улыбалась невидимому фотографу и выглядела сущим ангелом.
Мари осторожно положила фотокарточку назад в ящик, снова осмотрела комнату. О прошлом матери они с Анютой не знали ровным счетом ничего. Они даже не знали, откуда она родом и кем были ее родители. Но даже не это было удивительным. Удивительным было то, что никто и никогда не задавался этим вопросом. А не может ли так статься, что маменька родом из этих мест? Что в юности она жила вот в этом доме, на берегу так ненавидимого ею болота? Так кем же она была до того, как стала графиней Каминской? Наверное, ответы можно было получить, досконально изучив комнату, заглянув в платяной шкаф и дубовый комод. Но Мари не чувствовала себя в праве. Войдя в этот дом, она и так переступила черту дозволенного.
Снаружи было тихо и не по-осеннему тепло. Султан мирно пощипывал травку у крыльца. А болото манило. Оно больше не куталось в туман. Оно выглядело открытым и безопасным. Если не заходить слишком далеко… Если пройтись по краю… Зачем ей нужно было пройтись по краю, Мари не могла себе объяснить. Возможно, ей хотелось отыскать тот удивительный цветок, который подарил ей Гордей Петрович. Или было в этом странном желании что-то иное, куда более темное, скрытое под зыбким пологом изо мха? Или она снова хотела увидеть мертвого мальчика?
По изумрудной шкуре болота Мари шла медленно и осторожно, зорко следя, чтобы под ногами у нее была надежная твердь, а не смертельно опасная зыбь. Ей не было страшно, ей было любопытно. В душе словно звенела натянутая струна, и звук от нее концентрическими волнами расходился в прозрачном воздухе, заставляя вздрагивать листочки на тонких осинах. Привычно пахло гарью, не сильно и не пугающе. В особо жаркие дни этот запах дотягивался до их усадьбы и почему-то страшно нервировал маменьку, хоть и не было в нем ничего особенного и удивительного. Так пахли горящие торфяники. Они горели где-то в стороне, на безопасном расстоянии. Пожар никогда не выходил за пределы болота. У огня не было силы преодолеть надежную преграду из воды и мха. О том, что там, в болотных недрах, происходит нечто неподвластное человеческому уму, Мари и Анюта узнавали лишь из рассказов прислуги. Иногда от этих рассказов кровь стыла в жилах, а к горлу подкатывала тошнота. Но все заканчивалось появлением нянюшки и разносом, который та устраивала горничным и кухаркам. В устах нянюшки все страшное переставало быть страшным и обретало будничное, даже скучное какое-то объяснение.
Сейчас, прогуливаясь по краю болота, Мари старательно глядела себе под ноги, поэтому не сразу заметила то, что творилось в небе. А в небе, прямо над макушками старых елей, поднималось зарево. Оно не было пугающим, оно было красивым! Словно невидимая жар-птица взмахивала огромными крыльями, создавая подсвеченные розовыми сполохами потоки воздуха. От взмахов этих не чувствовалось жара. Это был верный признак, что опасность если и существует, то очень далеко. Поэтому можно было не бояться, а просто любоваться столь удивительным природным явлением.
Мари и любовалась, пока кто-то не тронул ее за плечо. От неожиданности она вскрикнула и резко обернулась. За ее спиной стоял Гордей Петрович. Выражение лица его было одновременно удивленное и напряженное, словно он никак не мог для себя решить, злиться ему или
