даже потухал, древесная гарь вскипала паром и дымом. И секундами казалось возможным невозможное – удастся-таки одолеть пожар, спасти избу.
Однако ветер уже не просто дул – он, казалось, точно живое, мыслящее существо, торжествовал, неистовствовал, и огонь неизменно и коварно воскрешался там, где удавалось его загасить, настырно и вроде как даже продуманно захватывал новые пространства и поверхности. Вихри наметались, напирали прибоем за прибоем, возникали внезапно справа и слева, спереди и сзади и даже, чудилось, сверху и снизу, – отовсюду.
«Впрок!»
«Наука!»
«Смысл жизни!»
«Хватит чирикать!»
Порывы – жёстче и шире, передышки между ними от раза к разу – короче и порой до считаных секунд. Однако чувствовалось, что этот всемогущий и своевольный лесной разбойник Задуй-Задуевич вот-вот подойдёт к черте своего последнего издыхания, иначе дул бы, хотя и, как сейчас, сильно, наступательно, но тем не менее ровно, без приумножения рывков, не психуя. А потому надо продержаться. Может, минуту, две, три, может, немного побольше. Продержаться нужно во что бы то ни стало, не отступать ни в какую.
Верилось и ощущалось: ещё немного, ещё чуть – и стихия захлебнётся в своей собственной лютости.
Но снова и снова нахлёсты, коварные и непредсказуемые развороты, зигзаги ветра, и огонь всюду вспыхивал ярче и яростнее, трещал и опалял лицо даже на немалом расстоянии от пожара.
Глава 61
«Нет, старайся не старайся, а не спа-сё-о-ом!»
«Если же быть тому – не прощу себе никогда!»
«Да куда ты денешься, герой!»
«Цыц!»
– Сюда, сюда побольше земли.
– Не надо сразу из ведра швырять на стену: пойми, не долететь такой тяжести до цели и вполовину.
– Горстями набрасывай, сбивай пламя.
– А ты, братишка, водой хвати из ведра целиком вон туда.
– Отлично!
– Эх, зашипел, засопел зловредина Задуй-Задуевич, не нравится ему наше подношение!
Люди устали, вымотались, нахлебались дыма и гари, черны, некоторые уже в лохмотьях обгорелой одежды.
Ноги заплетаются, не идут, не бегут.
Глаза заливает и точит пот.
Кто-то спешил, морщась от натуг, подломился в коленях и рухнул под забор. Бледный, в смертных прозеленях на опухшем лице, не может отдышаться.
– Парни, помогите подняться.
– Лежи!
– Работничек нашёлся!
«Не спасти, как ни старайся, хоть наизнанку вывернемся».
«А ну разговорчики в строю!»
«Мы пчёлы, мы муравьи, мы всё переможем, потому что вместе».
«Мечтатель».
– Ну, я тогда немножко полежу. Но вы на обратном пути подни́мите меня.
«Не длиться Единке на новом месте этой избой, – неужели непонятно?»
«Останови людей, прекрати безумие!»
– Врёшь, не уйдёшь!
– Ты о ком?
– О своём, брат, о своём!
– И я не могу больше. Простите, ребята. Посижу на бревёшке, ли чё ли?
– Посиди, посиди, родненький.
– Да совестно…
– Где была совесть, знаешь, чего отросло?
– Не знаю и знать не хочу.
– Тащи, балабол, ведро скорее, а пофилософствуем и пофинтим потом.
– Потом будет суп с котом!
Забор между двумя избами погасить удалось. Тут же его повалили и, орудуя ломами и кувалдами, частично растащили, расшвыряли по полю.
Однако сарай, щелистый, продуваемый насквозь, внутри с навалами выброшенных вещей и сена, хотя трухлявого, но сухого, полыхнул весь. Лили на него воду, сбивали пламя землёй, пытались выломать доски, разобрать горящим, – не помогало, не получалось: ветер неумолимо раздувал пожар, пыл и искры обжигали. Прожаренная пламенем стена избы тлела, тлела, вспыхивая искорками, и – воспламенилась в мгновение.
Вся.
Венцы стремительно обугливались, подгоревший мох вышибало и подхватывало ветром, и он причудливыми чёрными насекомыми порхал вокруг, налипал на глаза, плотно забивал дыхание.
– Хана!
– Приплыли!
– Без паники, паря!
– Больше земли, больше, я сказал!
– Куда, на?!
– Туда, туда!
– Туда да растуда тебе чтоб, стахановец ты хренов!
– Не лаяться! Знай, дело делай!
– Сказал, хана, значит, хана! Да хоть кто из нас или скопом мы, как братан Санька Матросов на амбразуру, набросимся на венцы грудью или брюхом – в секунду поджаримся, а следом обуглимся! Толку никакого не будет от нашего геройства.
– Разговорчики! Мы не геройствуем, а всего-то пожар тушим.
– Да пошёл ты!..
– Не ругайтесь, мужики.
– Дураку понятно, что без народа не справимся.
– Как в войну было – всем бы миром навалиться!
– Эх!
– Мира нет, одни мы тут. Своим мирком. А потому надо действовать, трёп отставить до лучших пор. На войне как на войне, – понятно?
– Типа того!
– Слушать меня: поднимаем вон то бревно, оно не шибко тяжёлое, и с разбегу жахнем по передним стойкам сарая.
– Чиво-о-о?
– Вот увидите – повалится в сторону поля.
– А можно сразу в Ангару?
– Огня и жара будет меньше – сможем ближе подойти к избе и тушить как надо. Одолеем, братишки!
«Хватит бы в бодрячка играть! Ведь не веришь!»
«Кто? Я?»
«Нет, я… попова свинья!»
– Ладно, бревном, командир, так бревном!
– Пусть будет по-твоему: ты начальник, тебе виднее.
– Раз-два, взяли, ли чё ли!
– Держим, держим! Не заваливаться, колени не подгибать чересчур – перекашивает всех.
– Лёгонькое ведь брёвнышко – неужели не чуете?!
– Чуем, а то как же!
– Распоряжайтесь кто-нибудь, наконец-то, иначе, чего доброго, себя покалечим этим брёвнышком.
– А что, и верно: не бревно – пушинка.
– Потихоньку, помаленьку – на-а-а хо-о-од!
Разбежались.
Вдарили.
– Ха-а-а, в рот компот!
Содрогнулся вековой крепыш, пыхнул, окатил щедро и ярко, точно бы в поощрение, иглами искр и краснощёкими шматками сажи.
– Моя мозга не улетела в Ангару?
– А она у тебя раньше была?
Разбежались с другого края – врезались от души.
Зашатался, похилился несколько, но не упал старина. Головёшками с догорающей кровли наделил бедокуров изобильно в волосы и за шиворот.
Ещё разок разбежались – саданули что было сил и норова.
Треснул богатырь где-то по-над самой землёй, заскрипел протяжно, почудилось, с подвывом, скособочился сильно, однако снова устоял.
Плевались и матюгались мужики. Но ничего иного не оставалось, как ещё разок с другого края разбежаться, коли уж начали. К тому же азарт, самолюбие подзуживали.
Разбежались, ахнули силушкой, бог весть откуда взявшейся, – старина крякнул, нутряно хрипнул чего-то, точно ответно, или, может быть, прощально, но, кто знает, не с угрозой ли, и – рухнул костьми в огород на сыру землю.
Мужики следом едва не улетели вместе с бревном за ним.
– Держите меня за ноги – лечу-у-у!
Вымотанные, оцарапанные, нахмуренные, но радые, – понимают, что молодцы:
– Этакое-то сотворили!
– Бревном!
– Сила есть – ума не надо.
– Ну ты, умник!
Видать, стояки, вкопанные в землю, всё же подгнили существенно. И не очень чтобы толсты они были, скорее всего, не лиственные. И всё бы хорошо, но изба, пока возились и приноравливались с бревном, успела полыхнуть
