Бедствие сорок шестого забрало, надо думать, из тех мест лучшую кровь. Как ни крути, а выглядят они жутко, что Марши, что другие тамошние богачи. Я говорил, там в городе осталось теперь не больше четырех сотен людей, и домов полно пустых. На Юге таких называют «белым отребьем», — беззаконные и грешные, вечно со своими темными делишками. Они добывают уйму рыбы и омаров и грузовиками вывозят все это на продажу. Подозрительно все же, как это так выходит, что рыба кишмя кишит только у них, а больше нигде.
Никто за ними уследить не может — ни школьные инспекторы, ни те, что уже черт знает сколько времени проводят перепись населения. Можно пари держать, что любопытным туристам тоже не слишком рады в Инсмуте. Я слыхал, там без следа пропали несколько заезжих бизнесменов и чиновников, а один будто бы сошел с ума и теперь, бедняга, лечится в Денверсе. Да уж, эти могут нагнать страху на кого угодно.
Вот потому я и не советую ехать в Инсмут с ночевкой. Сам-то я никогда там не бывал и не горю желанием побывать, но, думаю, дневная поездка вреда не причинит — хотя здешние люди и будут отговаривать вас от этого. Если же вы любитель всякого древнего старья, так для вас Инсмут — как раз то, что надо.
После того разговора с кассиром я потратил часть вечера на посещение Ньюберипортской публичной библиотеки, чтобы пополнить сведения об Инсмуте. Когда я пытался расспрашивать местных жителей в магазинах и закусочных, в гараже и пожарном депо, они реагировали еще менее дружелюбно, чем предупреждал меня билетный кассир; и я решил не тратить зря времени на попытки их разговорить. Все они были полны мрачных подозрений, будто только и делали, что ждали от жителей Инсмута какой-нибудь пакости, хотя у большинства и дел-то с ними никаких не велось. В приюте Христианской ассоциации молодежи,[82] где я остановился, служащий, узнав о моем намерении съездить в Инсмут, ужаснулся тому, что я решился посетить столь гиблое место. Оно и понятно, Инсмут в его глазах был ярким примером массовой деградации граждан.
Справочник по истории округа Эссекс, найденный мною на полках библиотеки, сообщал о городе немного: основан он был в 1643 году, в колониальную эпоху там процветало судостроение, а в начале девятнадцатого века — мореходство; позднее он был известен как незначительный промышленный центр, использующий энергию реки Мануксет. Эпидемия и мятежи 1846 года были упомянуты вскользь, ибо они плохо вписывались в славную историю этого округа.
Зато немногие записи, свидетельствовавшие об упадке города, не подлежали сомнению. После Гражданской войны вся индустриальная жизнь сосредоточилась в руках «Марш рефайнинг компани», а торговля золотыми слитками составляла единственный местный источник дохода помимо исконного занятия рыболовством, которое становилось все менее прибыльным, поскольку крупные корпорации навязывали конкуренцию и цена товара падала, при том что рыбные промыслы близ Инсмута никогда не оскудевали. Иностранцы редко там приживались, доказательством чему мог служить осторожный намек на историю с изгнанием попытавшихся было осесть в тех местах поляков и португальцев.
Более всего заинтересовали меня упоминания о необычных драгоценностях, которые так или иначе ассоциировались с Инсмутом. Это, похоже, были далеко не заурядные изделия, ибо некоторые из них хранились в Мискатоникском университете Аркхема и выставочном зале Исторического общества Ньюберипорта. Описания этих вещей, весьма прозаичные и фрагментарные, в то же время содержали намек на нечто таинственное. Я был заинтригован и, несмотря на поздний час, решил, если удастся, посмотреть на местную достопримечательность — нечто вроде крупной тиары необычной формы.
Библиотекарь написал записку, рекомендующую меня хранительнице музея Исторического общества мисс Анне Тилтон, живущей поблизости, и почтенная леди любезно открыла ради меня выставочный зал, благо время было еще не такое уж позднее. Коллекция, воистину незаурядная, все же не привлекла моего внимания, ибо им полностью завладел сияющий в электрическом свете причудливый предмет в угловой витрине.
Я не великий знаток и поклонник красоты, но странное, фантастическое великолепие неведомого шедевра, покоящегося на бархатной пурпурной подушке, заставило меня буквально задохнуться от изумления. Я и теперь едва ли смогу описать это подобие тиары — во всяком случае, так она именовалась в надписи на стенде. Высокая впереди, очень большая и странно изогнутая по бокам, она как будто предназначалась для головы ненормальных эллипсоидных очертаний. Изготовлена она была из золота, но необычный светлый оттенок намекал на сплав с каким-то равно прекрасным и наверняка очень редким металлом. Изделие казалось почти совершенным, достойным того, чтобы потратить часы на изучение головоломных, ни на что не похожих узоров на рельефной поверхности предмета — геометрических форм, замысловато перетекающих в явно морские мотивы, ибо исполнено это было с поразительным мастерством.
Чем дольше я смотрел, тем более зачаровывала меня эта вещь, в которой присутствовало нечто интригующее, едва ли поддающееся объяснению. Поначалу я решил, что все дело было в подчеркнуто «нездешней» красоте изделия. Обычно при взгляде на произведение искусства ему можно дать хоть какое-то определение, разглядеть национальные мотивы или оценить модернистские отклонения от традиции. Но с этой тиарой все обстояло иначе. В техническом и художественном плане она была выполнена безукоризненно, но при этом не имела никакой связи с Востоком или Западом, с архаикой или модерном, — во всяком случае, мне не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Невольно возникала мысль, что она сработана на другой планете.
Вскоре я обнаружил, что неясная тревога, вызываемая во мне этой вещью, имела второй и, возможно, не менее сильный источник в изобразительной и математической многозначности странных орнаментов. Все эти узоры намекали на некие тайны и невообразимые бездны времени и пространства, а повторяющиеся морские элементы рельефов казались почти зловещими. Среди них были рельефные изображения существ отвратительного и пугающего вида — помесь рыб и земноводных, — которые пробуждали какие-то тревожные псевдовоспоминания, вызывая образы из глубины самой клетки, из недр биологической ткани, несущей в себе древнюю наследственную память. Мне даже стало казаться, что каждый изгиб в очертаниях этих богомерзких тварей преисполнен первичной квинтэссенции неведомого и необъяснимого зла.
Резким контрастом к внешнему виду тиары явилась краткая и прозаичная история, поведанная мне мисс Тилтон. Эту вещь в 1873 году за смехотворно низкую цену оставил под залог в лавке на Стейт-стрит какой-то пьянчужка из Инсмута, вскоре убитый в уличной потасовке. Историческое общество приобрело предмет непосредственно у ростовщика и сразу нашло ей почетное место в музейной витрине. Сопроводительная надпись допускала вероятность вест-индского или индокитайского происхождения экспоната, хотя четкого мнения на сей счет у специалистов не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
