— По плотницкому делу можешь? — спросил он.
— Все подсвятьинцы плотники, — отозвался Анатолий Иванович.
— Я тебя спрашиваю, — сказал Буренков, глядя на сильные руки охотника, сжимающие перекладины костылей.
— Ну, могу! — Анатолий Иванович убрал руки с перекладин и теперь опирался на костыли под мышками.
— А ты не нукай! Ты в армии командиру тоже нукал?
— Могу, товарищ начальник! — по-дурацки гаркнул Анатолий Иванович, его верхняя губа коротко, насмешливо дернулась.
Буренков слышал слова, а не интонацию.
— Ступай к Васильеву, пусть зачислят в строительную бригаду. Скажи, я велел.
— А как же с утками?
Буренков не ответил, он повернулся и, заложив руку за борт ватника, пошел по ступенькам крыльца в пустой сруб дома, в никуда…
Этот разговор произошел в апреле, а в середине августа, к началу летне-осенней охоты, все основные работы были закончены. На крутом берегу, над Дуняшкиной заводью стал целый охотничий поселок: дом для приезжих с двумя застекленными террасами и кухней, контора, общежитие для егерей и служащих базы, инвентарный сарай, нарядная дачка Буренкова и целый куст уборных, похожих на скворечники. Деревянная лестница сбегала по круче к лодочной пристани, где грудились десятка полтора моторных и весельных лодок. На озере, в островках ситы были сооружены шалашики из березовых ветвей, уложены круглые настилы со скамеечкой; все озеро размечено вешками, тонкими стволами берез; они указывали лодкам свободные от водорослей проходы; вешки отмечали границы запретной для охоты зоны — заказника.
Буренков наглупил совсем немного. Он отказался от местных долбленых челноков и выписал килевые однопарные лодки. Эти лодки были нарядны и вместительны, но неудобны по местным условиям: они цепляли илистое дно, а весла путались в рясе. И в егеря он набрал, за редким исключением, всякий сброд: бездельников, погнавшихся за легким хлебом. Охота не была для них душевным делом, их привлекали чаевые и возможность день-деньской стучать шарами на бильярде, установленном на террасе.
Анатолий Иванович проработал весну и лето в строительной бригаде, помогал ставить шалашики и вешки на озере, набивал чучела для гостиной охотничьего домика. Чучела были красивые: селезни в своем весеннем пере, глухари и тетерева в токующем образе, выпь, цапля, разные куликовые. Но в егеря Буренков так и не взял Анатолия Ивановича. Своему заместителю, бывшему клепиковскому егерю, который пытался замолвить слово за Анатолия Ивановича, он сказал коротко:
— Не справится.
— А вы попробуйте его.
— И пробовать нечего. Одноногий егерь — курам на смех. Москва засмеет!..
Похоже, он сейчас сам этому верил, от прежнего сложного переплетения неприязненных чувств к Анатолию Ивановичу он сохранил лишь соображение о его негодности.
В середине августа открылась охота. Теперь каждую субботу из Москвы прибывал автобус, грузовики, легковые машины. Приезжие быстро переодевались в ватные костюмы, водонепроницаемые плащи, комбинезоны, рассаживались по моторным лодкам и уезжали с егерями на Великое. Там их рассаживали по номерам, после чего егеря возвращались за новыми партиями. Часть охотников оставалась в Дуняшкиной заводи.
Командовал распределением сам Буренков. Это был его час. Стоя на ступеньках лестницы, он сверху вниз кричал повелительным голосом: «В Прудковскую!», «На Салтный!», «К Березовому!» — и, видимо, воображал себя полководцем во время боя. Его распоряжения казались Анатолию Ивановичу бессмысленными. Буренков не знал озера, не знал утиных обычаев, не разбирался в охотниках: кому что подходит. Новичка он загонял в Дуняшкину заводь, где почти не бывало подсадок, а матерому стрелку отводил место у Березового коря, где подсадок много, а на пролет птицу не возьмешь: деревья и кусты мешают обзору. Охотникам-пижонам, которым лишь бы потратить порох, давал лучшие места, а настоящим мастерам — худшие…
Однажды Анатолий Иванович попытался вмешаться.
— А ты чего тут делаешь? — спросил Буренков, веки его были сонно опущены, он даже не смотрел на егеря. — Деньги под расчет получил?
— Получил.
— Ну и катись помалу к жинке на печь.
Но Анатолий Иванович, человек гордый, знающий себе цену, и после этого не ушел. С озером, с охотой была связана вся его жизнь. С девятилетнего возраста не расставался он с ружьем, лишь в пору войны сменил его на винтовку. Тяжело раненный в первом же бою, он после госпиталя вернулся в Подсвятье и, еще мучительно чувствуя ампутированную ногу, как живую и болящую, первым долгом почистил старое ружье и на полмесяца закатился на Великое. Без охоты ему не было жизни. Ему и спалось хорошо только в челноке. Все важные и серьезные мысли приходили ему на озере, здесь он даже стихи сочинял. Как у всякого настоящего охотника, у него не было жадности к дичи, он всегда убивал разумно, брал дичь только на крыле, никогда не позволял охотничьему азарту взять верх над внутренним законом. Его охота была словно частью того естественного круговорота жизни природы, согласно которому известное количество животных, птиц и рыб ежегодно подвергается уничтожению ради равновесия природных сил.
С годами егерское дело увлекло его сильнее собственной охоты, его радовало, когда зеленый новичок одерживал первые успехи; когда самоуверенные владельцы «зауэров» и штучных «тулок» поначалу обнаруживали свою неумелость, а затем, став покорными его учениками, приобретали прочный навык; когда настоящие, редкие мастера, попав на выбранное им место, полно набивали ягдташи и молчаливой, доброй улыбкой отмечали его заслугу в своей удаче. Он любил всех этих людей и с увлечением на них работал. Многие из них стали постоянными его клиентами, и не было случая, чтобы кто-нибудь променял одноногого Анатолия Ивановича на любого другого егеря. И вот явился человек, полновластный хозяин Великого, и, не пожелав даже сделать проверки, забраковал Анатолия Ивановича в том, что было единственной страстью его души.
Плотницкой работы на базе почти не стало, но Анатолий Иванович являлся сюда каждую пятницу, как на службу, и оставался до вторника, когда разъезжались последние охотники. Он все надеялся, что какая-нибудь случайность заставит Буренкова прибегнуть к его услугам, и приезжал на базу а полном сборе: с двумя подсадными в плетушке, с мешком, набитым чучелами, с термосом, до пробки полным крепкого, сладкого чая, с набитым патронташем и электрическим фонариком.
Буренков зычно выкликал имена егерей и названия маршрутов. Анатолий Иванович стоял у пристани, легко опираясь на костыли, прямой, с чуть прогнутой спиной, в полном снаряжении, и ждал чуда. Просить он не умел, да и чего добьешься просьбами? Пристань пустела, замолкал вдали шум лодочных моторов, и Буренков мимо Анатолия Ивановича шел наверх, к базе, пить чай из самовара…
Однажды наехало особенно много охотников, егеря не успевали развозить их по шалашам. Близился рассвет, и на пристани поднялся ропот: люди боялись пропустить золотой охотничий час. Две-три весельные лодки покачивались у причала, но некого было сажать на весла. Анатолий Иванович взмахнул костылями и легко перенес свое тело к Буренкову.
— Я поеду.
Скажи он это просительно, вкрадчиво, и Буренков сдался бы. Но твердо-спокойный, утверждающий голос егеря раздражил начальника охотхозяйства.
— Да куда ты годен? С тобой только неприятности наживешь!
— Сколько ездил, сроду никто не обижался.
— А если браконьер? — Буренков вступил в спор с егерем, чтобы не слышать, как его поносят на пристани.
— Цевье отберу.
— Как же, так ты его и догнал!
— Отчего же не догнать?
— На воде — одно, а на берегу? На костылях за ним потрюхаешь?
— Да откуда браконьеру-то взяться? Научен народ…
— Ладно болтать…
И все же в это утро долгожданное счастье улыбнулось Анатолию Ивановичу.
Буренков улизнул от охотников и уже уселся за самовар в гостиной, украшенной чучелами, когда на вездеходе прикатили два генерала. Уже одетые для охоты, в высоких резиновых сапогах и плащах с капюшонами, натянутыми поверх генеральских фуражек, они и слушать не хотели отговорок Буренкова.
— Мы за твою бесхозяйственность расплачиваться не желаем. Чтоб был егерь сию же минуту.
Меж двух тонких сосен у лестницы маячила одинокая фигура Анатолия Ивановича с мешком за плечами и плетушкой на боку.
— Егерь имеется, — неуверенно сказал Буренков. Только он того…
— Пьян в лежку?
— Да нет, инвалид войны. Без ноги…
— Неважно, была бы голова на плечах.
Буренков с несвойственной ему поспешностью сбежал с крыльца и окликнул Анатолия Ивановича.
— Повезешь генералов, — сказал он значительно и мрачно. — Только смотри у меня, чтобы все было в ажуре!
— А чего смотреть-то? Нешто генералы не люди! — пожал плечами Анатолий Иванович, скрывая свою радость.
