Жозефина неопределенно пожала плечами и заявила:
— Тогда нас начнут убивать.
Аббат сопоставил донесения Охотника и Марка-Антуана Жюльена и схватился за голову. Эта девчонка была у него в руках!
— Тупица!.. — выкрикнул он.
Этот девятнадцатилетний щенок Жюльен даже не понял, что потерял.
«И что она будет делать?»
Ответа на этот вопрос у него не было. Будь с ней Адриан, тогда сладкую парочку еще можно было бы вычислить. Жених Анжелики Беро являлся человеком логичным и последовательным. Но Аббат понятия не имел о том, что взбредет в голову девчонке, оставшейся одной, брошенной всеми.
Аббат судорожно пролистал досье. В Орлеане у Анжелики оставался дом и какое-то дело. Она может попытаться все это продать. Что ж, там ее ждет агент, оставленный Охотником. Но Адриан мог и обеспечить ее деньгами, чтобы ни о чем не беспокоиться.
«И куда она направится? В Испанию? В Бордо? В Париж? Или в это свое имение, записанное на имя графини д’Ами? Ее может занести буквально куда угодно».
Положение осложнялось тем, что серия последних арестов почти ни к чему не привела. Да, кое-кто дрогнул, но большинство влиятельных семей предпочло ждать. Дочек им было жалко, но шепоток о том, что якобинцам осталось недолго, уже пробежал.
А тем временем пришла пора выводить на первый план Робеспьера, символ будущей стабильности и счастья. Вождь народа пришел к нему в кабинет вчера, по первому же зову.
— Вы так долго не приглашали меня, святой отец, — дрогнувшим голосом произнес он.
— Ты станешь председателем конвента, — заявил Аббат и улыбнулся. — Пора.
Глаза Робеспьера наполнились слезами.
— Ни одно кресло…
— Постой, — остановил его Аббат. — Не спеши меня упрекать.
Робеспьер поднял брови и замер.
Аббат прошелся по комнате и проговорил:
— У тебя великая судьба, Максимилиан. Ты и сам знаешь, что создан для необыкновенных свершений.
Робеспьер напряженно молчал.
Аббат резко остановился, с болью заглянул ему в глаза и спросил:
— Что ты делаешь со мной, Максимилиан?! Почему, скажи мне, ты заставляешь меня говорить тебе эти банальности?! Разве мы с тобой не понимаем друг друга с полуслова? И вообще, разве нужны нам с тобой слова?! Или я не страдаю так же, как и ты?! — Аббат яростно ударил кулаком по столу. — Но что мы с тобой можем сделать?!
Подбородок Робеспьера затрясся. Аббат подошел, обхватил его голову и бережно расцеловал глаза, полные слез.
— Просто верь мне, друг.
Робеспьер порывисто вздохнул, уткнулся в его плечо и разрыдался.
— Просто верь мне. — Аббат погладил его по волосам. — Не сомневайся.
Оставшись в Орлеане одна, Анжелика поначалу испугалась. Потом она поразмыслила и поняла, что положение Терезии, возможно, куда как хуже, чем у нее, а значит, хныкать не стоит.
«Остаться здесь?» — подумала Анжелика.
Дом, некогда купленный в Орлеане липовыми супругами Жаном и Жанеттой Молле, так и остался просто брошенным, заходи и живи. Но она страшилась даже приближаться ко всему, что было связано с прошлым.
Пожалуй, сейчас Анжелика считала, что они с Терезией напрасно бежали именно сюда. Деньги у них были. Они могли пересидеть пару недель где-нибудь в глухой деревушке, оплатить услуги проводника и спокойно перебраться в Испанию, а затем и в Мадрид. Адриан поступил бы именно так. Но они испугались и ошиблись.
«Париж, — внезапно подумала она. — Сначала туда».
Да, ехать в столицу было страшновато, но именно там жил единственный человек, которого Адриан наверняка навестит, — его отец. А был еще и дом семьи Лавуазье. Где бы она ни решила спрятаться, оставить сообщения по этим двум адресам было бы правильно.
Анжелика вернулась в гостиницу, быстро собралась, тщательно прикрыла чепцом волосы, толком так и не отросшие. Спустя час она купила место в огромной крытой кибитке. Пассажиры были в основном здешние, надеявшиеся заработать в Париже хоть что-то. Анжелика пристроилась меж двух белошвеек и всего через сутки оказалась в Париже.
Еще через два часа она осторожно входила в квартиру Лавуазье на бульваре де ла Мадлен, дом 243.
— Мсье Антуан! — негромко позвала она, — Мария-Анна! Есть кто-нибудь?
Ни швейцара на входе, ни мебели. Анжелика прошла еще немного, толкнула первую дверь и увидела хозяйку дома, которая сосредоточенно что-то писала.
— Мадам!..
Женщина подняла взгляд, грустно улыбнулась, встала и молча прижала гостью к себе.
— А где все? Ваш муж?..
Мадам Лавуазье вздохнула и отпустила Анжелику.
— Казнен. Месяц назад.
Анжелика охнула.
— За что?
— А за что сейчас казнят? — ответила вопросом на вопрос Мария-Анна. — Заговор против республики. Статья четвертая секции первой уголовного кодекса. Вы-то как?
«Вы-то как?» — про себя повторила Анжелика, привыкая к мысли о том, что мсье Антуана больше нет.
Она вдруг вспомнила, как договорилась с Адрианом о первом фиктивном браке, сидя за одним столом с семьей Лавуазье.
— Потерялись мы с Адрианом. — Анжелика вздохнула. — Вот ищу место, где можно весточку ему оставить да немного переждать.
— Можешь остаться у меня, — предложила мадам Лавуазье. — Дом конфискован, так что могу предложить постель только на креслах и лишь в этой комнате.
Анжелика попыталась обдумать, правильно ли будет остаться, но голова ее совсем не работала. Она отчаянно не хотела покидать это место. Здесь Анжелику хоть кто-то знал.
— Останусь.
Мария-Анна была рада хоть с кем-нибудь разделить свое одиночество. Она целыми днями редактировала первый в мире учебник по элементарной химии, так и не завершенный ее мужем, и очень уставала. Но вчера женщина все-таки съездила в рощу за городом, выкопала заветную папку и привезла ее дю Понам.
Она настояла, чтобы Пьер Самюэль и особенно Элевтер ее внимательно выслушали, и начала объяснять смысл каждого рецепта, особенно деталей, касающихся добычи и очистки селитры. Это длилось почти пять часов кряду.
— Элевтер, это твое будущее. Хорошее, обеспеченное, — заявила Мария-Анна.
— Да, сынок, — мгновенно поддержал ее Пьер Самюэль. — Слушай, что мать говорит.
Многолетний любовник Марии-Анны не был слишком удачлив, но и глупостью не страдал. То, что им только что принесли в дом птицу удачи, он понял мгновенно.
— Уезжайте в Америку, — попросила Мария-Анна, перед тем как уйти. — При первой же возможности отправляйтесь туда.
— Мама! — Сын, резко повеселевший хотя бы потому, что не надо больше ее слушать, обнял Марию-Анну. — Я клянусь назвать свою фирму твоим именем!
