церкви и снова встал.
– Я вот всю жизнь боюсь. Всю жизнь не хочу умирать. Когда мальчишкой был, не хотел, чтобы меня в Гражданскую зарубили. Тогда никто особенно не смотрел, кого рубят. Боялся. Потом бандиты пришли – тоже все село в страхе держали. Потом на войну меня забрали…
Отец Мафусаил слушал Фомича. Он знал эту речь, старик заводил ее за десятилетия знакомства не один раз.
– И все время я боялся. А почему? Что такого страшного в смерти? Никогда у меня жизни хорошей не было. Ни единого дня, чтобы ел досыта или пил или чтобы слово мне кто хорошее сказал. Никогда в жизни счастья не видал, а умирать все равно страшно.
Фомич обернулся и посмотрел на отца Мафусаила.
– Знаешь что, товарищ…
Но тут Фомич, видимо, решил, что словарный запас его недостаточно богат, чтобы объяснить пришедшую ему в голову мысль. Он в несколько шагов пересек церковь и начал ожесточенно разбирать кладку вокруг отца Мафусаила.
– Поможешь мне. Нечего тебе за стеной отсиживаться, засиделся.
Отец Мафусаил не стал возражать, и когда Фомич освободил ему руки, то стал даже помогать.
– И чего теперь? – спросил освобожденный священник, с любопытством оглядывая церковь. Он был примерно на голову ниже Фомича, но зато шире в плечах и мускулистее.
– А теперь будем фрица будить. У меня дело к нему есть.
И Фомич решительно направился к самолету.
* * *
Мертвому было страшно, и от страха он все сильнее и сильнее нажимал на газ, заставляя свой дорогой и очень мощный автомобиль ехать быстрее и быстрее. Город горел. То тут, то там в воздух взмывали столбы огня. Несмотря на то что Мертвый гнал строго по центру Садового, умело объезжая то по соседнему ряду, то по встречке остановившиеся машины, то и дело в его автомобиль попадали осколки камня от взрывающихся домов. Он был почти рядом, когда полыхнул театр кукол, а за ним как карточный домик сложилось здание ГАИ. Машину Мертвого окатило облаком пыли и битого стекла, машина дернулась – переднее колесо налетело на кусок раскаленной арматуры. Мертвый вывернул руль вправо, пытаясь увести машину на пустой тротуар, и резко нажал на тормоз.
Теперь Антону и Лизе уже не надо было угрожать, чтобы они не шевелились: оба вцепились в Мертвого как в свою последнюю надежду. Сквозь пыль, дым и невероятный жар все трое бросились вперед, туда, где виднелся стеклянный холл «зиккурата».
* * *
Степа точно знал, куда ему бежать – в гигантский дом на Садовом. Степе он был хорошо знаком, «зиккурат» стоял совсем рядом с Петровкой, и он регулярно проходил мимо него. Сам бы он никогда не назвал здание «зиккуратом», в его словаре такого слова не значилось, и гордость Игоря Валерьевича для Степана была всего лишь «гигантской каменной херней».
Степа окончательно освоился в роли Тени: теперь путешествовать между тенями – в одну нырнул и из другой вынырнул – и использовать свои новые способности для него казалось таким же естественным делом, как когда-то дышать. Где-то он бежал по асфальту, где-то перемещался между тенями, и расстояние от Баррикадной до Тверской он преодолел меньше чем за минуту. Добежав до выезда из тоннеля, Степа остановился: Оракул не сказал, где именно ему искать Воробьева. Здание большое, куда теперь? Инстинкт и сотни просмотренных второсортных фильмов подсказывали Степе, что злодей всегда живет на последнем этаже. Но когда речь идет о судьбе города, стоит ли доверять кинематографическим штампам?
Повсюду вокруг Степы бежали люди. Садовое заполнялось толпами испуганных москвичей, пытавшихся спастись из горящих домов. И Степа увидел, что между ними снуют знакомые ему фигуры – жители Подмосковия. Причудливые и пугающие, они звали людей, направляли их и вели туда, где еще можно было скрыться от огня, – к метро. Степа побежал вдоль людского потока в сторону своей цели и увидел, как в «зиккурат» вбежал Мертвый с Антоном и Лизой. Вот и ответ на Степин вопрос – Мертвый точно знает, где его хозяин.
* * *
Когда Мертвый с Антоном и Лизой забежали внутрь, дорогая шумоизоляция здания немного приглушила гул пожара за окнами. Холл был пуст. Мертвый знал, что по регламенту здесь всегда должны находиться двое охранников, еще пятеро патрулировали здание от парковки до самых верхних этажей. Но здесь никого не было – вместе с неудачно задержавшимися на работе сотрудниками охрана сбежала из «зиккурата» при первых признаках опасности.
Мертвый, Антон и Лиза пересекли просторное помещение и подошли к почти незаметной двери личного лифта Игоря Валерьевича. Как и положено большому руководителю, товарищ Воробьев не ездил вместе с сотрудниками. У его лифта было всего три остановки: парковка – для ежедневного пользования, холл – чтобы иногда встречать особо важных гостей. И, конечно, его пентхаус. Мертвый приложил карточку-пропуск к ридеру, и лифт бесшумно распахнулся. Когда он тронулся, Лизе показалось, что она взлетает на самолете – она испытала то тянущее чувство в самом низу живота, которое обычно испытывают, когда несущий вас огромный лайнер отрывается от полосы и начинает полет. Лифт был скоростным, чтобы, не дай бог, большой руководитель не потратил лишней секунды своего драгоценного времени впустую. Он доставил пассажиров к месту назначения за несколько секунд, но как только двери бесшумно открылись на последнем этаже, здание потряс взрыв.
* * *
План Игоря Валерьевича не предусматривал пожара в его любимом «зиккурате». Напротив, он собирался отсюда безопасно наблюдать за происходящим и, лишь удостоверившись в том, что все прошло удачно, покинуть офис на вертолете. Бомба в его здании, которую нежити заложили самостоятельно, была идеей Гостя. И он, сидя на самой вершине «зиккурата», чувствовал, как все здание ходит ходуном от чудовищного взрыва, как поднимается снизу вверх ударная волна и идущая за ней стена огня. Гостю было все равно, до него ни волна, ни огонь не дойдут, а ему сейчас важнее всего было быть именно здесь.
Гостем это существо называл Игорь Валерьевич. Найденное им слово было его неосознанным компромиссом с собственным разумом: как серьезный человек, он не верил в сказки и сверхъестественных существ, поэтому, однажды столкнувшись с таким, был вынужден придумать хотя бы какое-то понятное определение. «Гость» звучало достаточно нейтрально. Но на самом деле существо, устроившееся сейчас на вершине небоскреба, называло себя иначе: если Хутулун была царевной Подмосковия, то он был царем. Царем нежитей, воплощением пластмассового мира перестроенных домов, королем замурованных душ и изуродованных каменных тел. Царь медлил и смотрел на город. Его не интересовал пожар как таковой, он не наслаждался его видом и не упивался собственным успехом. Как зверь, он впитывал запах гари, который означал для него свободу. Каждый
