Вдруг монахиня вздохнула и отвернулась от военных, словно их не было в трапезной и появление тут мирян ничего не означало для нее.
— Как вас звать? — спросил Бобренок, автоматически положив руку на кобуру пистолета, но сразу устыдился этого жеста и сделал вид, что поправляет пояс.
Кармелитка подняла на него глаза, исполненные презрения, однако это не разозлило его, он даже не повысил голос, просто повторил вопрос, ровно и спокойно:
— Как вас зовут?
Монахиня снова опустила глаза и начала сосредоточенно перебирать четки, и тогда Бобренок обратился к игуменье:
— Кто она?
Мать Тереза, стоявшая в конце стола и возвышавшаяся над двумя черными рядами монахинь, подняла руку, будто защищаясь от незваных гостей, нарушивших извечный монастырский покой. Всем своим видом она выражала гнев и возмущение, но ответила на удивление спокойно:
— Сестру зовут Надеждой.
— Нам надо с ней поговорить, — сказал Бобренок.
— Наверно, если уж искали, — пожала плечами игуменья.
— Наедине.
Игуменья указала на дверь.
— Сестры, идите по своим кельям.
— В какой живет сестра Надежда? — спросил Бобренок.
— Здесь рядом — вторая келья слева по коридору.
Майор выглянул в коридор, где нес охрану старший патруля. Приказал:
— Видите ту дверь? Вторую слева? Последите, чтобы никто не входил туда.
Монахини поднялись как по команде. Все двинулись к дверям медленно, одна за другой, длинной унылой цепочкой. Шли, уставясь в пол, как будто все, что произошло в трапезной, не касалось их и нисколько не интересовало. Однако Бобренок все же перехватил два или три любопытных взгляда, украдкой брошенных исподлобья. Видно, ничто человеческое не чуждо даже таким отшельницам, подумал он и, увидев, что игуменья тоже собирается оставить трапезную, попросил:
— Останьтесь, пожалуйста.
Мать Тереза остановилась как вкопанная, не пытаясь возражать, и майор заметил, что его предложение пришлось ей по душе и даже несколько обрадовало. Но игуменья тут же спохватилась:
— Вероятно, у вас будет мирская беседа, а ничто такое не должно меня интересовать.
Она блеснула глазами, что невольно опровергало ее слова, однако скорбно сомкнула уста, сложила руки на груди и не села на скамью возле стола, продолжая стоять и тем самым подчеркивая свою отчужденность.
Бобренок поискал глазами стул и не нашел его — в трапезной стояли стол и скамьи да еще большой буфет с посудой. Майор недовольно пожал плечами: сидеть рядом с монахиней ему не подобало, стоять же перед ней не хотелось, но не было другого выхода. Он выпрямился, заложив кончики пальцев за пояс, и спросил:
— Вы сегодня днем выходили из монастыря, не так ли?
Майор думал, что монахиня и теперь будет игнорировать его вопросы, но она оторвалась от четок и ответила, взглянув на него:
— Разумеется.
В ее глазах майор не увидел даже тревоги. Невольно подумал, что Павлов все же мог ошибиться или же у сестры Надежды была необыкновенная сила воли. Скорее всего, второе предположение было ближе к истине, и майор понял, что поединок с этой женщиной, должно быть, не предвещает ему ничего хорошего. Потому и спросил со всей откровенностью:
— Зачем переодевались в голубую кофту и ездили по городу на велосипеде?
У кармелитки едва заметно затрепетали ресницы, и, глядя из-под них, она произнесла спокойно:
— Меня с кем-то спутали.
Бобренок оглянулся на старшего лейтенанта, но тот покачал головой.
— И вы не заходили в дом, что в Вишневом переулке?
— Даже не знаю, где он.
— Допустим. Расскажите тогда, что делали в городе и где были? Прошу детально.
Монахиня снова взялась за четки, подержала одну белыми ухоженными пальцами, сжала так, что ноготь побелел, — лишь это выдало ее волнение. Но ответила она ровно и уверенно:
— Утром я пошла в больницу, как всегда, помогала больным, а потом молилась у святого Юра.
— До которого часа?
— Вышла из собора в начале четвертого.
Бобренок снова невольно оглянулся на Павлова, хоть и знал, что в три часа старший лейтенант уже послал своих людей, чтобы позвонили в комендатуру.
— Кто может подтвердить, что вы говорите правду? — спросил он у монахини.
Сестра Надежда обиженно заерзала на скамье, но сразу овладела собой и ответила:
— В больнице есть немало людей, которым помогала. А у Юра... — развела руками. — Там я общаюсь с богом, а не с людьми...
— До которого часа находились в больнице?
— До двенадцати.
Выходит, у кармелитки было не менее трех часов — достаточно времени, чтобы объехать на велосипеде полгорода.
— Может, видели в соборе кого-то из знакомых?
— Когда я молюсь, то не смотрю по сторонам.
— И приблизительно в четыре были уже в монастыре? — просто так, для порядка, задал еще один вопрос Бобренок.
— Да, в четыре, — подтвердила кармелитка и искоса взглянула на игуменью, словно ожидая подтверждения, однако мать Тереза стояла с каменным лицом, будто и не слышала их разговора.
— Итак, вы утверждаете, что не были в доме номер восемь, что в Вишневом переулке? — иронично усмехнулся Бобренок.
— Никогда.
— Ну и ну! — воскликнул Бобренок почти весело. — Придется свести вас с дворником и жильцами этого дома. Забавная будет встреча, пани Грыжовская.
В один миг от невозмутимости кармелитки не осталось и следа. Теперь отчетливо стало видно, какого неимоверного труда стоила ей демонстрация внешнего спокойствия. Стараясь не выдать свое волнение, она недоуменно пожала плечами, — дескать, не понимает, о чем идет речь.
Майор задумался на несколько секунд и поинтересовался:
— Давно вы постриглись? — Заметил, какая-то тень легла на ее лицо, и повторил: — В монахини когда пошли?
— Еще до войны. — Монахиня подняла на Бобренка глаза и усмехнулась одними губами, грустно, даже скорбно, будто извиняя этому чужаку его бестактную назойливость.
— И все время в этом монастыре?
Сестра Надежда снова покосилась на игуменью, словно ожидая от нее поддержки, но не получила ее и ответила:
— Нет, я тут совсем недавно.
«Да, — подумал Бобренок, — в этом что-то есть, по-видимому, ответ на все наши вопросы». Но вел разговор дальше ровно, ничем не выдавая своей заинтересованности:
— С какого месяца?
— С июня.
— Этого года?
— Да.
— А в каком монастыре пребывали раньше?
— В Кракове.
«Конечно, — усмехнулся про себя Бобренок, — попробуй проверить, когда Краков еще под немцами».
— Почему же решили перебраться именно во Львов? — спросил он.
