Вместе с Флауэрами на втором этаже жили Вилкс, комната которого пустовала целый год, предводитель лодочников Вилис и руководитель эстонского отделения школы Ребане, которого другие шпионы знали под кличкой Роберт.
Ребане привлек особое внимание Лидумса, да и сам он очень внимательно отнесся к человеку, только что проникшему сквозь «железный занавес» в «свободный мир». Лидумса занимало, как это англичане не только приютили, но и сделали своим помощником человека, воевавшего в немецкой армии, награжденного «Железным крестом I степени», командовавшего карательной дивизией СС и числящегося в списке военных преступников. Впрочем, Ребане своего прошлого не скрывал, наоборот, похвалялся своей жестокостью, много рассказывал о том, как его дивизия уничтожала мирное население под Ленинградом, и, кажется, ничто так не ненавидел, как советский народ и коммунистов. Слушая его, Лидумс частенько думал, что такой Ребане с неменьшей жестокостью будет расправляться и с английскими коммунистами, только кликни его. И все чаще казалось Лидумсу: а не политика ли это дальнего прицела, что английская разведка держит и прикармливает подобных людей? Ведь и в благословенном королевстве не все спокойно, и там вспыхивают забастовки, и там идет борьба за мир, и, может быть, руками вот таких ребане политиканы собираются «устрашать» собственных недовольных…
В одной из комнат третьего этажа жили гребцы весельной лодки, доставившей Лидумса на катер, Альберт и Джек.
Джек оказался эстонцем, бывшим моряком, завербованным в разведку после войны. По развитию своему он ушел не так далеко от обезьяны, способности проявлял только в пьянстве да в похождениях с проститутками, которые постоянно кончались драками. На затылке, под волосами у него был виден шрам от удара бутылкой, говорил он только о выпивке и девках и особенно гордился тем, что в свои двадцать пять лет уже пять раз болел венерическими болезнями.
В отдельной комнате на третьем этаже жил литовец Альбинас — третий из гребцов, а одна комната была отведена Лидумсу.
На чердаке находились классы этой своеобычной школы по выпуску преступников.
В первые же дни Лидумса навестил Силайс.
На этот раз он держался весьма важно, как подобает человеку, близкому к «главе государства», каковым латышская эмиграция считала посла Зариньша, Президент буржуазной Латвии Ульманис, накануне дня своего свержения, успел переслать Зариньшу «чрезвычайные полномочия», в силу которых Зариньш и объявил себя «главой государства». Теперь, с появлением «посла» группы Будриса, можно было надеяться на «расширение» правительства. И Силайс уже считал себя без пяти минут министром. В то же время он понимал, что такое назначение во многом будет зависеть от Лидумса. Поэтому, сохраняя важность государственного деятеля, он в то же время заискивал перед «человеком оттуда».
Силайс, с видом заправского бизнесмена, прежде всего сообщил, что английское правительство берет на себя содержание представителя национально мыслящих латышей. Затем он пояснил, что обучающиеся в школе прибалты получают по семи фунтов в неделю, а Вилкс, уже побывавший за «железным занавесом», — десять фунтов. Силайса интересовало, как отнесется Лидумс к щедрости английского правительства, если ему определят содержание в сорок фунтов в неделю?
— Я очень прошу не вводить в лишние расходы королевскую казну! — сдержанно ответил Лидумс.
— Но вы же понимаете, представительство, наконец, знакомство с городом, полная независимость — все это требует денег… — настаивал Силайс. — Это ведь не латышский лес, в котором вы были полными хозяевами…
— И все-таки я бы предпочел, чтобы меня считали обыкновенным учеником вашей школы…
— Как хотите, как хотите! — разочарованно пробормотал Силайс. Было похоже, что он надеялся очаровать своего собеседника поистине королевской щедростью своего начальства, а может быть, и подчеркнуть, что это именно благодаря его, Силайса, усилиям, посланец Будриса вознесен столь высоко по иерархической лестнице. Ведь Лидумсу прочили такое же жалование, какое получал и сам Силайс!
Лидумс несколько утешил разочарованного собеседника, пригласив его быть спутником при первой своей прогулке по Лондону.
Первое знакомство с чужим огромным городом, в котором он стал, как надеялся, кратковременным жителем, Лидумс предпочитал совершить в обществе именно тех людей, на которых, возможно, будет возложен контроль за ним. Так удобнее!
Да, ему не пришлось жаловаться на проводника! Силайс выполнял возложенную на него роль с любезным вниманием и даже настойчивостью.
Во время первой же прогулки, пересев несколько раз на станциях подземки, Силайс вытащил Лидумса на поверхность, где-то в тихом районе города и медленно повел по улицам, на которых стояли маленькие особняки, отгороженные от прохожих металлическими решетками и небольшими газонами. Садовники, а может быть, и сами владельцы этих особняков, волочили электрические моторчики с ножницами и подстригали газоны в последний раз в этом году. В других двориках такую же операцию проделывали над декоративными кустарниками, окаймлявшими выложенные красным кирпичом дорожки. Во всем чувствовалась осень, пора увядания, но было еще тепло, совсем как в Латвии в последние дни осени.
Внезапно Лидумс увидел яркий красный флаг над одним из домиков впереди. Это было так неожиданно, что он только большим усилием воли заставил себя идти рядом с Силайсом спокойной походкой любопытного прохожего, опустив глаза к земле, и даже продолжил какой-то безразличный разговор о только что покинутом метро. Проводник все замедлял свой шаг, и Лидумс, приноравливаясь к засеменившему Силайсу, осуждающим тоном заговорил о том, что в метро очень накурено, валяются прочитанные и выброшенные газеты, целлофановые пакеты от завтрака, бумажные обертки от конфет, как будто никому из англичан нет дела до соседа.
— О, здесь такая традиция! — безразлично ответил Силайс. — Вы заметили, все англичане курят, и мужчины и женщины, причем курят все время! Если их лишить этого удовольствия, они перестанут ездить в метро, перестанут посещать кино, театры, цирк. Поэтому и государственные учреждения, и частные компании, владеющие средствами передвижения или зрительными предприятиями, вынуждены прощать им эту маленькую слабость, вот почему лондонское метро считается самым грязным в мире. Зато оно может перебросить вас в считанные минуты в любой район Лондона. Кстати, вы знаете, где мы находимся?
— Понятия не имею! — воскликнул Лидумс. — Но надеюсь, что вы доставите меня домой, а то я со своим медленным произношением и желанием тщательно выговорить каждую букву алфавита, могу вызвать подозрение у первого же человека, к которому обращусь с вопросом!
Он засмеялся, глядя прямо в глаза Силайсу и чуть приостановившись, чтобы тот оценил его шутку. Силайс вдруг угрюмо сказал:
— О, можно позвонить у двери любого дома! Скажем, даже у этого!
Он ткнул пальцем в маленькую медную дощечку на парадном входе особняка и чуть отстранился, чтобы Лидумс мог ее увидеть целиком, бросив в то же время острый взгляд на своего подопечного. Лидумс широко открыл глаза.
— Как, и ни одного полисмена вокруг?
— А зачем?
— Но ведь это же советское посольство! Неужели во всем Лондоне нет обиженных? Никто не устраивает патрулирования, не следит, как ведут себя эти советские? Странно!
— Да, милый Лидумс, у вас еще сохранилось ощущение леса! — разочарованно, но как будто и с облегчением, сказал Силайс. — В благословенном королевстве все посольства равны, и вряд ли английская полиция разрешит вам выразить тут свою ненависть к «синим»! А вон и полисмены…
И верно, к остановившимся прохожим медленно и уверенно направлялись два «бобби», высокие, как кариатиды, в белых шлемах, в белых перчатках, с белыми дубинками у пояса, как будто они только что вынырнули из какого-то подъезда. Силайс взял Лидумса под руку и медленно повел дальше. Полицейские оглядели обоих цепким взглядом и внушительно проследовали мимо.
Довольно долго оба шли молча, потом Силайс свернул в какой-то узкий переулок, вывел Лидумса на площадь и опять повел в подземку. Вышли они только на Пикадилли.
Зашли в «Эмпайр». Силайс предупредительно купил билеты, сказал, что это лучший кинотеатр…
В зале лучшего кинотеатра было накурено так, что дым стлался волнами, хотя где-то под потолком и гудели мощные вентиляторы. Под ногами шуршала бумага. Женщина-билетер, подсвечивая себе фонариком, провела посетителей на свободные места. Картина, судя по всему, уже заканчивалась. Вот прогремел еще выстрел, еще один «герой» упал, убийца спрятал пистолет типа пулемета, за борт пальто — непонятно было, как он там уместился, прижал к этому пистолету-пулемету спасенную им женщину и принялся сладко целовать ее над трупом поверженного врага.
