и в «Роман». Александр иногда изображается сидящим на троне, иногда описывается, словно Беовульф, в одиночку одолевающий всякую нежить. Этот эпос сочетается с пророчествами о «последнем космократоре». Он должен явиться из рода Штауфенов, чтобы победить в финальной битве апокалиптические племена Гог и Магог, запертые Александром в Каспийском море, возложить свою корону и Животворящий Крест Христа на Голгофу до Судного дня[49]. Готфрид был одним из тех авторов, которые наряду с Оттоном Фрейзингенским, дядей и историографом Барбароссы, очень серьезно отнеслись к апокрифическим пророчествам Тибуртинской и Кумской сивилл, распространившихся во второй половине XII века в землях Империи.
Именно в этом эсхатологическом климате возникли мечты о Последнем императоре, уходящие своими корнями в мессианские представления древних иудеев[50]. В норманнской Сицилии были известны Сивиллины книги, переведенные с греческого на латынь Евгением Палермским, крупным чиновником, которому принадлежат также переводы «Оптики» Евклида, басенного сборника «Стефанит и Ихнилат» (греческой версии индийского по своему происхождению цикла «Калила и Димна»). Евгений работал и при дворе Штауфенов до своей смерти в 1203 году[51]. «Пантеон» могли знать при дворе Фридриха II, подражали ему и позднейшие историки.
При реконструкции интеллектуального горизонта Фридриха II мы постоянно встречаемся со всевозможными политическими и историческими коннотациями наших источников. Приведем еще один пример, связанный с появлением на географической карте латинской Европы монголов и татар.
Образ Александра был связан в средневековой литературе с Гогом и Магогом. В первой половине XIII века Европа оказалась перед угрозой монгольского нашествия. До вторжения монголо-татар в Польшу и Венгрию у европейцев были иллюзии о возможности мирного сосуществования, поскольку разгром русских княжеств никого не волновал и прошел слух, что в их войске было немало несториан. Кто-то хотел видеть в них союзные войска легендарного пресвитера Иоанна, которые должны были помочь христианам наконец-то нанести поражение исламу. С вторжением Чингизидов в западные христианские страны иллюзии рассеялись. В контексте эсхатологических ожиданий, свойственных этому времени и отразившихся в самых разных документах, монголы, Mongoli, были идентифицированы с Magogoli: нехитрая лингвистическая операция, вполне типичная для Средневековья. Столь же легко было ассоциировать их с исмаилитами, которым псевдо-Мефодий, исключительно популярный в XIII веке, отводил роль последнего наказания перед наступлением конца света. Роджер Бэкон уже не сомневается, что с их нашествием сбывается пророчество о последних временах, когда Гог и Магог прорвутся сквозь Каспийские врата, запертые некогда Александром Македонским, и разорят землю. При этом он ссылается на некоего францисканца, посланного к великому хану Людовиком IX, который якобы прошел сквозь эти ворота и затем углубился в горы (имеется в виду, конечно, миссия Гильома де Рубрука)[52].
В начале 1240-х годов несколько государей вели активную переписку об этом новом биче Господнем. 3 июля 1241 года, сразу после снятия осады непокорной Фаэнцы, Фридрих II пишет королю Англии Генриху III о продвижении монголо-татар в глубь Европы, вплоть до границ Германии. Кроме описания актуальных событий и всевозможных эпитетов (Tartari, imo Tartarei, т. е. «татары — исчадия Тартара»), в нем есть интересные описания: «[Это племя] пришло с края света, из южной области. Оно давно скрывалось в выжженном солнцем сухом климатическом поясе, а затем направилось на север. С жестокостью захватив области, оно осталось в них и расплодилось подобно саранче»[53]. Далее причины военных успехов монголов на Руси, в Польше и в Венгрии объясняются особенностями их вооружения, искусства стрельбы из лука и метания копий. Хотя слух об искусных лучниках уже получил широкое распространение, подробности их описания в письме свидетельствуют о хорошей информированности двора Фридриха II.
Далее повествование продолжается: «Это дикий народ, не знающий закона и лишенный человеческих качеств. У них, однако, есть государь, которому они подчиняются и за которым следуют. Они поклоняются ему и называют богом земли. Они невысокого роста, но крепкого телосложения, широкоплечи и коренасты; сильные, выносливые и мужественные, они бросаются в самый опасный бой по слову своего государя. Они широколицы, свирепого вида, издают страшные грудные вопли. Одежду носят из грубой бычьей, ослиной или лошадиной кожи. Вшив в нее железные бруски, используют в качестве лат — такой броней они пользовались до сих пор. Но о чем особенно грустно говорить: теперь-то они прекрасно оснащены лучшим оружием, отнятым у побежденных христиан, — тем позорнее и мучительнее будет наша смерть от собственных мечей, ибо мы прогневали Бога. У них прекрасные лошади, они вкусно питаются и очень красиво одеваются. Несравненные лучники, татары возят с собой кожаные бурдюки, столь искусно сшитые, что с их помощью они выходят невредимыми из болот и из стремительных рек. Их лошади, как говорят, в случае отсутствия пищи должны довольствоваться древесной корой, листьями и корнями трав и при этом, в случае необходимости, быть столь же быстрыми и сильными»[54].
Подобные письма Фридрих II рассылал по всем европейским странам[55]. Но лишь в этом послании мы находим этнографические и географические наблюдения, присутствие которых в официальном государственном дипломе не может быть объяснено одними политическими или стратегическими соображениями. Здесь мы видим личный интерес Фридриха II к чужому, даже к враждебному, подобный тому, который мы могли видеть у Александра Македонского в «Истории о сражениях». За высказыванием о происхождении татар «с края света, из южной области», где они «давно скрывались в выжженном солнцем сухом климатическом поясе» (ex ultimis mundi finibus de regione australi, que diu sole sub torrida zona tosta latuerat), стоят, несомненно, дискуссии о разделении земного шара на области, климатические зоны и о влиянии климатов на характер обитающих там людей.
Хотя в этом тексте мы слышим лишь отдаленное эхо интеллектуальной жизни, в которой формировалось мировоззрение императора, специфичность терминологии, примененной в послании, не оставляет сомнений на этот счет. Для Фридриха II важно подчеркнуть, из какого именно пояса происходят татары, поскольку человек, начитанный в актуальной для того времени литературе по scientia naturalis, хорошо понимал, что все качества племени татар могут быть объяснены воздействием климата. Эта идея была унаследована Средневековьем от античной науки, интересовала она и риторов, писавших для государей, и ученых медиков, и астрологов[56]. Характерно также, что официальные императорские и папские послания по поводу монголов в меньшей степени пестрят разного рода «пророчествами» и апокалиптическими спекуляциями, чем письма и другие сочинения иных современников. Это, однако, не помешало тому, чтобы в этих кругах страх перед вторжением монголов слился с эсхатологическими ожиданиями и ненавистью к политическим противникам.
Как и римский понтифик, Фридрих II мечтал о единстве христианского мира. Появление внешнего врага, как это
