— Вы с Валентиной плохие! Вы бросаете меня здесь одну! — выдохнула она. — Ты будешь обо мне думать? — Она так и не посмотрела ему в глаза.
— Конечно буду, глупышка. И я буду писать тебе много- много писем. Уверен, что Валентина тоже тебе напишет. Кто знает, может быть, вы как-нибудь съездите проведать ее в Швейцарию.
Когда она бросилась ему на шею, юноша все-таки расплакался. Опустившись рядом с сестрой на корточки, он крепко ее обнял.
— Не забывай меня.
Никколо был ошарашен глубиной ее слов. Объятья затянулись, но в конце концов брат все же отстранился. Девочка тоже плакала и сердито утирала слезы рукавом платья — за это ей еще достанется от мамы.
Прежде чем вновь повернуться к родителям, Никколо промокнул щеки носовым платком, несколько раз вздохнул и взял себя в руки.
Четыре лошади перед каретой уже нетерпеливо били копытами. Карета напоминала немецкие «берлины»[8]. Она уже давно принадлежала семье, но всего лишь пару лет назад ее полностью отремонтировали. Колеса — высотой с человека. И внутри Никколо с Валентиной могли свободно разместиться. Его слуга и две камеристки Валентины устроились на крыше. Туда же уложили и всю кладь. Сперва Никколо казалось, что ему мало что потребуется в дороге, но потом он понял, что это не так. Кроме своего сундука, он увидел два больших чемодана и две сумки с одеждой, которая, по мнению родителей, могла пригодиться ему в дороге.
Последний раз оглянувшись на мать и отца, юноша поднялся по ступенькам и занял свое место в карете. Валентина улыбнулась ему. Очевидно, она не могла дождаться того момента, когда они покинут Ареццо и начнется их путешествие. Ее восторг и нетерпение передались и Никколо. Глубоко вздохнув, он улыбнулся в ответ и, взмахнув рукой, хлопнул ладонью по потолку кареты.
— Поехали.
Тяжелая повозка величественно двинулась вперед, покачиваясь на булыжниках. Родовое поместье Вивиани осталось позади.
4
Женева, 1816 годЕму снилась охота. Белые, бесконечные поля, холодный снег в лунном свете, ощущение бега. Легкие горят, существует только тело. Чистая радость ничем не стесненных движений. Бесконечные силы, ведущие вперед и вперед. Эти силы не оставляют его, он не может устать, он схватит добычу и разорвет ее в клочья. Какой сладкий сон о безудержной дикости и чистой страсти охоты.
Реальность была менее приятна. Земля под ним была твердой, но почему-то чувствовались и вкрапления чего-то мягкого. Было холодно, и его зазнобило, руки и ноги дрожали от усталости. Мир казался черно-белым, какие-то смутные тени, не желавшие складываться в единую картину. Голова сильно болела, и эта острая боль удушала все мысли. Казалось, что виски вот-вот взорвутся. К горлу подступила тошнота. Он не смог удержаться, его вырвало. Изо рта хлынула теплая кровь, потекла по подбородку, залила обнаженную грудь.
— Сэр?
Ничего не понимая, он повернул голову на голос. Какая-то его часть хотела убежать отсюда, скрыться, но он не мог даже пошевельнуться.
— О Боже… Сюда! — В голосе слышалось волнение. — Сюда!
Он почувствовал прикосновение чего-то к своей коже. Какая-то ткань, колючая, но теплая. Зрение постепенно возвращалось, расплывчатые тени начали складываться в образы. Впереди на фоне какого-то светлого прямоугольника возникло чье-то лицо.
— Бергер? — прохрипел он. На языке чувствовался вкус крови. Его опять вырвало.
Сзади кто-то закричал. Громко, но неразборчиво. Еще чьи-то голоса. Что-то говорят и говорят… Сейчас он не мог воспринимать все это, попытался хотя бы сосредоточиться на том, где находится. Какое-то темное место, затхлое и зловонное. Повсюду белые пятна, в воздухе пыль. Что же это? Его укрыли каким-то темным плащом, но руки и ноги по-прежнему мерзли.
— Где я, Бергер?
— В курятнике, сэр, — голос слуги звучал испуганно и беспомощно.
Он не удержался и затрясся от смеха. От этого все тело пронзила боль, но он ничего не мог с собой поделать.
— А я уже подумал о Платоне и его пещере, — сквозь смех выдавил он, но слуга лишь уставился на него, ничего не понимая.
На лбу Бергера появилась еще одна морщинка, хотя и без того его лицо напоминало печеное яблоко. Вид у швейцарца был ошарашенный. Казалось, будто жизнь постоянно доставляет ему одни неприятности. Что ж, по крайней мере, в данный момент такое настроение было вполне оправданным.
— Вы ранены? Вы можете встать, сэр? Вам нужно как можно скорее покинуть это место. Вы можете… заболеть.
Бергер подхватил его под мышки и попытался поднять. Перед глазами все поплыло, в ушах зашумело, словно он стоял на берегу Стикса. Пришлось пару раз осторожно вздохнуть и подождать, пока сердце успокоится и обморок отступит.
— Слабый, как щенок, — пробормотал он, когда Бергер поднял его на ноги.
Он упал бы, если бы слуга не поддерживал его.
Будто только очнувшись ото сна, он оглянулся. Они действительно находились в курятнике. В низкую дверь лился солнечный свет, пол был покрыт птичьим дерьмом. Обитатели курятника — а их было довольно много — были мертвы и разбросаны по полу. Повсюду была кровь, и в воздухе висели маленькие перышки, взвившиеся от движений Бергера. Всем птицам свернули шею и нанесли тяжелые раны. От некоторых кур не осталось ничего, кроме голов. К горлу вновь подступила тошнота, но он сумел ее подавить.
Подняв руки, он посмотрел на ладони. На пальцах запеклась кровь, и темно-красные следы тянулись от запястий к локтю. Он был весь в перьях. От его движений засохшая кровь покрылась трещинами.
Он бездумно провел кончиками пальцев по подбородку и удивленно уставился на красные капли, соблазнительно поблескивавшие в слабом свете. Эти капли хотелось слизнуть, по, чувствуя кисловатый металлический привкус во рту, он удержался.
— Сэр? Сэр?
Бергер продолжал что-то говорить.
— Да, идем уже, — неуверенно протянул он и хотел было сделать шаг, но нога подогнулась.
Без помощи Бергера он не смог бы устоять. Слуга подвел его к выходу. День был серым и туманным, но, несмотря на густые облака, даже такой слабый свет резал глаза.
— Джордж! О Господи, дружище! Ты как вообще? Ну, я имею в виду… Ну и ну! — Снаружи их ожидал худощавый юноша с густыми черными волосами, локонами ниспадавшими на лоб. Кустистые брови подчеркивали темные глаза, придавая некую загадочность лицу. Правда, юношу немного портил мягкий подбородок.
— Не волнуйся, Поли, со мной все в порядке.
— Мне не нравится твой голос, — возразил юноша уже намного сдержаннее. Они направились к огромной темно-зеленой карете, стоявшей перед грязным хутором, к которому прилепился курятник. — Нужно срочно отвезти тебя домой. Я тебя осмотрю. Ну и вид у тебя!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
