И вот все эти жабы, дремавшие на солнце, теперь спустились к воде и стали ждать. Всем хотелось помочь своему младшему братцу М'Ботту хоть раз провести и наказать спесивого М'Бам-Ала.
Вернулся М'Ботт к тамаринду и сказал:
— Теперь я готов.
Какатар-хамелеон влез на нижнюю ветку дерева, подождал, когда оба соперника встанут рядом на берегу, и подал знак:
— Плывите!
И оба соперника бросились в воду.
М'Бам-Ал заработал сильными ногами, как веслами, и сразу же оставил позади жабенка М'Ботта. Но тот и не стал за ним гнаться. Он спокойно вернулся на берег и запрыгал среди камышей, отыскивая, не найдется ли там еще какого-нибудь беспечного комара или неосторожной мухи, которые задержались у заводи после утреннего водопоя.
А М'Бам-Ал тем временем плыл все так же быстро и упорно, как плавают бородавочники: погрузив рыло в воду и выставив зад наружу. Наконец он поднял голову и насмешливо хрюкнул:
— Эй, где ты, дружок мой М'Ботт?
— Я здесь! — ответила ему жаба, которая только что прыгнула в заводь перед его сморщенным рылом.
От изумления М'Бам-Ал забил на месте ногами и так широко раскрыл пасть, что наглотался вдоволь воды. Ведь он-то был уверен, что оставил М'Ботта далеко позади!
— Ты здесь, М'Ботт? — переспросил он, отфыркиваясь. — Быть этого но может!.. Ну постой же!
И он заработал ногами-веслами еще яростнее и, конечно, вмиг обогнал жабу, родственницу М'Ботта, которая спокойно вернулась на берег и снова задремала на солнышке: свой долг перед жабьим племенем она выполнила.
Но когда М'Бам-Ал второй раз поднял голову из воды и второй раз позвал М'Ботта, он увидел перед собой жабенка, который уплывал прямо из-под его рыла, стараясь из последних сил.
— Вай! М'Ботт? Теперь ты не уйдешь! — в ярости возопил М'Бам-Ал и снова наглотался воды. Свирепо хрюкнул он, опустил опять голову и поплыл еще быстрее. И, конечно, тут же обогнал своего нового соперника, даже его не заметив.
И в третий раз, подняв рыло, увидел бородавочник М'Бам-Ал впереди себя жабу, и она тоже откликнулась за М'Ботта:
— Здесь я! Что же ты плывешь так медленно?
И так было дальше еще раз, и еще дальше еще раз, и еще, и еще.
М'Бам-Ал работал ногами как бешеный, не жалея сил. Но каждый раз, поднимая рыло, он различал своими маленькими глазками жабу из племени М'Ботта, которая спокойно и легко скользила перед ним по воде.
— Остановитесь! Остановитесь! — закричал Какатар, когда М'Бам-Ал поравнялся с тамариндом, где хамелеон сидел на нижней ветке. — Состязание окончено! Я кончаю его из жалости к тебе, бедняга М'Бам-Ал. Потому что давно уже ясно, что мой братец М'Ботт плавает куда быстрее тебя.
М'Бам-Ал, бородавочник, еле выбрался из воды, с трудом вытаскивая дрожащие ноги из тины. Глаза его были закрыты, из пасти вырывалось хриплое дыхание. Кое-как протащился он по песку и упал в тени тамаринда. А жабенок М'Ботт прыгал перед ним веселый и бодрый и насмешливо спрашивал:
— Ну теперь ты признаешь, что проиграл и в беге и в плавании? Признаешь?
— Уф-ф-ф, признаю, — прохрипел М'Бам-Ал.
— Ладно же! Мы с Какатаром надеемся, что тебе это послужит хорошим уроком.
И вот с того дня, вспоминая о баобабе и тамаринде и 6 речной заводи, все бородавочники ходят и бегают, опустив низко голову. Потому что стыд — самое тяжкое бремя.
Конко-сом, рыба голая, усатая
Дождь шел днем и дождь шел ночью. Дождь шел в начале недели, в середине недели и в конце недели. Дождь шел все время.
Обильные, частые ливни переполнили старицу. Дождевая вода размыла старое русло, на дне которого крепко спал в черной норе под слоем старого ила сом Конко, голая рыба с усами.
Вздулась старица, вышла из берегов, и большая волна унесла сома Конко далеко-далеко на бесплодную землю саванны.
Пришел вечер, воды старицы отступили тихонько в свое прежнее русло, оставив сома на песке. К счастью, множество дождевых ручейков и короткий разлив водоема увлажнили землю, и Конко-сом провел ночь хоть и не очень спокойно, но без особых тревог, под любопытными взглядами мигающих звезд.
Но вот звезды исчезли, — Конко-сом так и не успел понять их немой язык, — пропели вторые петухи, и подул свежий утренний ветерок. Начал Конко уже засыпать — и вдруг почувствовал острую боль в левом усе.
Открыл Конко-сом глаза и увидел рядом со своим песчаным ложем куропатку Воло. Это она ухватила его за ус своим крепким коротким клювом.
А Воло-куропатке просто нечего было делать. С тех пор как пошли дожди, воды было вдоволь повсюду, и Воло уже не приходилось бегать до самой старицы для утренних омовений. Вот она и не знала, чем заняться в утренний час.
Еще до восхода солнца просыпалась куропатка Воло и расхаживала повсюду, бегала везде, носилась где попало, пробуждая всех своим надоедливым резким криком и треском крыльев, громким треском, похожим на треск маиса на огне. Всех будила она до рассвета, и своих соседей, и случайных путников, остановившихся отдохнуть в саванне на ночь.
Увидела Воло-куропатка слезу в глазах Конко и решила, что сом наконец проснулся. Выпустила она его ус из клюва и сказала:
— Братец мой Конко, мы давно не виделись! Я надеюсь, ты провел ночь спокойно?
Было это приветствие слегка ехидным, но Конко-сом еще не совсем очнулся от дремоты и ехидства не заметил. А потому он ответил вежливо и любезно, как полагается всякому воспитанному человеку:
— Да, спасибо, я провел ночь в мире с собой.
— Извини уж меня, что я тебя разбудила так рано и так невежливо, — сказала тогда куропатка Воло. — Приглашаю тебя позавтракать. Пойдем с этой песчаной земли на поля, где зреет или уже созрел урожай. Пойдем поедим всяких вкусных вещей вволю! Пойдем поворуем на крестьянских полях!
— Поесть? Что мы можем там поесть? Воровать? Что мы можем там своровать?
— Просо, мой милый родич! Маис, фасоль, арахис, мой милый родич!
— Я не могу пойти на поля. Мне туда не добраться. И я ничего не могу там сделать, даже поесть не смогу.
— Я одолжу тебе все, что понадобится. Все, что ты только захочешь.
— У меня нет лап.
— Я тебе одолжу!
— У меня нет когтей.
— Я тебе одолжу!
— У меня нет клюва.
— Я тебе одолжу!
— У меня нет крыльев.
— Я тебе одолжу!
— У меня нет перьев.
— Я тебе одолжу!
Куропатка Воло одолжила сому Конко все, чего ему не хватало, чтобы отправиться завтракать на поля крестьян.
И вот оба они на ухоженном поле, где уже созрел урожай.
Принялись они носиться от куч маниоки с медово-сладкими корнями к метелкам маиса, от маиса к стеблям со сладкой фасолью.
Время от времени куропатка Воло поднимала голову, настораживалась и оглядывалась.
Уже много раз воровала она урожай у людей и зверей и всегда была настороже. Она хорошо слышала и далекий неясный шум, и каждый легкий подозрительный шорох, и глубочайшее безмолвие.
Куропатка Воло, едва-едва вылупившись из яйца, уже знала, как и куда ей бежать от малейшей опасности. Лучше всего она различала мерную, тяжелую поступь крестьян и почти неслышный шаг осторожных охотников.
И на этот раз, услышав хорошо знакомую ей мерную поступь хозяина поля, крестьянина Кеба, куропатка Воло вытянула шею, еще раз прислушалась и закатила глаза.
— Верни мне все, что я тебе одолжила! — закричала она Конко-сому. — Верни мне тотчас и лапы, и когти, и крылья, и перья.
Конко-сом вернул куропатке лапы и когти, крылья и перья и остался посредине поля совсем голый.
А Воло-куропатка подхватила свое добро, оперилась и взлетела перед самым носом крестьянина Кеба.
— Пррри-веттт!
Хозяин поля, крестьянин Кеба, вытаращил глаза, когда увидел усатую рыбу Конко на грядке с фасолью.
— Что это? Рыба кормится на моем поле?
И тогда Конко-сом пожаловался ему тихим голосом:
На твоем я поле,Да не по своей воле!Куропатка пришла ко мне, —Теперь она улетела, —Сказала: «Пойдем кормиться на поле!»Я ответил ей: «У меня нет лап».«Я тебе одолжу», — сказала она.Я ответил ей: «У меня нет крыльев».«Я тебе одолжу», — сказала она.Я ответил ей: «У меня нет когтей».«Я тебе одолжу», — сказала она.Я ответил ей: «У меня нет перьев».«Я тебе одолжу», — сказала она.Привела меня куропатка Воло,На твоем я поле,Да не по своей воле.А Воло улетела, — пррри-веттт!
Пел Конко-сом очень тихо, и очень нежно, и очень грустно, но крестьянин Кеба уже взвешивал на руках его голое тело без чешуи и мечтал о прекрасной ухе, или сочном кускусе, или каком-нибудь вкусном блюде с жирной подливкой. Все это могла приготовить Тара, самая младшая из четырех его жен.
