class="p1">Я ничего не говорю по этому поводу дочери, я даже не знаю, как объяснить внезапные эти перемены. О чём я точно не размышляла ни разу за прошедшие годы, так это о том, как представляю Мирелле её настоящего отца. Я была твёрдо уверена, что они никогда не свидятся, никогда тропы жизни императора и дочери смеска не пересекутся, равно как и я сама смогу лицезреть Стефана разве что издалека, затерянная в толпе, во время какого-нибудь праздника или выезда государя в город.
Стол для вечерней трапезы накрывают здесь же, в покоях. Расставляют три прибора, и я догадываюсь, что император изволит отужинать с нами в уединении, пренебрегая обществом придворных, ежевечерне собирающихся в большой зале для ужина.
Стефан появляется, когда всё готово и в комнате остаются только двое молчаливых юношей, что будут прислуживать за столом. Он одобрительно осматривает покои, расспрашивает Миреллу о новых впечатлениях, даже удаляется на несколько минут в её спальню, чтобы девочка могла сама показать кукол и назвать их по именам. Разумеется, едва ли Стефан лично выбирал хотя бы одну игрушку из доставленной нынче фарфоровой плеяды. Сидя за столом в ожидании обоих, я представляю, как, должно быть, удивились все в его окружении, когда Стефан потребовал срочно пригласить во дворец портних и закупить игрушек для девочки.
Наконец Мирелла и Стефан возвращаются, и мы можем приступить к трапезе. Мужчина продолжает расспрашивать то дочь, то меня, пытается поддержать лёгкую застольную беседу на отвлечённую тему, но если Мирелле нравится внимание Стефана, нравится рассказывать обо всём, что только приходит в детскую головку, то я отвечаю односложно, уклончиво. Нет настроения болтать о пустяках, нет желания позировать для картины об идеальной семье, нарисованной Стефаном.
Это игра.
Забавное увлечение ролью папы, которого у Миреллы не было, театральное представление, поставленное Стефаном ради отдачи отцовского долга. Ему не нужна сама Мирелла, не нужна дочь, он желает сына и отчего-то видит его мать во мне.
По окончанию трапезы слуги убирают сноровисто со стола, и я отправляю дочь в её спальню. Стефан жестом отсылает слуг, поднимается и отходит к камину. Стоит спиной ко мне, ярое пламя обрисовывает тёмный силуэт.
– Завтра тебе и Мирелле доставят новые платья, – произносит наконец. – На пошив полного гардероба требуется время и…
Само собой, ему не по нраву то, что мы с дочерью носим.
– Портнихи за щедрую доплату подгонят по моей фигуре готовые платья из чужих заказов, – перебиваю я чуть резче, чем хотела. – Я росла в условиях, которые многие фрайны полагают бедностью худшего пошиба, но я не настолько невежественна, чтобы не знать элементарного.
– Ни ты, ни Мирелла впредь не будете ни в чём нуждаться.
– Это я уже уяснила. Задаришь дочь игрушками, а после отошлёшь прочь, дабы не мешалась.
– Мне ещё предстоит решить множество вопросов, касающихся и её, и тебя, но отсылать своего ребёнка я не намерен. К тому же дочерей необязательно отправлять куда-либо. Мои кузины росли при дворе и их мать, императрица Арианна, не расставалась с ними надолго до самого венчания каждой, – Стефан умолкает и продолжает не сразу, то ли слова подбирая, то ли не решаясь перейти к причинам, вынудившим его вырвать нас из привычного мира и привезти сюда.
Слышу вкрадчивое потрескивание поленьев в камине и приглушённый голосок Миреллы, напевающей песенку про солнце и луну, сменяющих друг друга в извечном круговороте. За закрытым окном в массивном переплёте пляшут тени крон деревьев, ветер играет с ветвями и желтеющей листвой.
– Как тебе, наверное, известно, каждый правитель Франской империи, принявший венец, должен взять жену и произвести первенца на свет прежде, чем достигнет сорока лет.
– Это известно всем в Империи.
– Жаль, что нынче в Империи никто не способен ответить на вопрос, что же именно сотворили мои предки, дабы великое множество последующих поколений императоров могли производить на свет детей лишь в освящённом в храме союзе и до определённого возраста. В том-то и дело, Астра, никто в моём роду не может зачать ребёнка вне брака. О прецедентах ничего неизвестно, поэтому знатоки, посвящённые в детали, полагают, что таковых вовсе не было. До меня.
– Отравленная кровь.
В уединении отцовского замка и эатских лесов легко поверить, будто я одна такая, будто второй подобной мне нет во всём мире человеческом.
Столичные улицы быстро развеяли наивные мои убеждения.
В городе, где одиночке без имени и звонкой монеты исчезнуть проще простого, смесков было больше, чем возможно вообразить человеку несведущему. Полукровки и квартероны, потомки смешанных союзов, что случались порою в далёких землях, и дети рабов, вызволенных из плена рыцарями ордена Рассвета.
Бришойни одна из них.
Как и я.
Как и множество других нелюдей наполовину, с нечеловеческим даром ли, нечеловеческой внешностью, с тайнами, запечатанными в их жилах.
– Ты не удивлена, – роняет Стефан.
– Моё удивление по сему вопросу иссякло, ещё когда я носила Миреллу под сердцем, – я кручу в руке хрустальный бокал, рассматриваю алую лужицу вина на дне. – Доколе можно дивиться, когда у тебя живот уже с горку размером и никакой наряд в мире не способен его скрыть? Вскоре после рождения Миреллы моя мама ушла в объятия Айгина Благодатного, как и многие жители Эаты во время эпидемии девяносто седьмого. В тот год я боялась, безумно боялась за Миру, она ведь тогда совсем крохой была… а чёрная лихорадка забирала жизни взрослых людей куда крепче и здоровее беспомощных младенцев. Хвала богам, болезнь не тронула ни мою девочку, ни отца, ни меня, хотя и опустошила изрядно что замок Завери, что округу. Отец умер на следующий год, в месяц злых вьюг, и мы с дочкой остались одни, в стылом замке, с долгами, которые я не могла оплатить, и горстью монет, которых не хватило бы даже на пристойное упокоение. Я собрала всё, что нашла и что могло пригодиться, взяла Миреллу и отправилась в столицу, надеясь, что нас не станут там искать. Я приехала в этот город оборванкой, с ребёнком на руках, обычная нищенка, да и только. Мне некогда было удивляться, Стефан, мне надо было выживать и заботиться о дочери. Уже здесь я узнала больше о смесках и нашей крови, но и тогда у меня не было ни сил, ни желания чему-то изумляться. Моя жизнь продолжалась и…
– Ты полагала небезосновательно, что я никогда не узнаю о дочери, – заканчивает Стефан.
– Ты бы
