И вот сошлись бывшие соседи в злой и беспощадной сече, вытоптали зелёные пастбища, сожгли станы и перебили друг друга. Глядя на них, и другие роды войну начали, и вскоре по всей земле, где Пращуры жили, встали люди один против другого. И не было от того ни капли добра, а только реки крови и ненависти. Скотину перебили и поели, пастбища вытоптали, горшки и кувшины побили, так что ни кашу сварить, ни воды принести не в чем было. И стали русские роды как овцы без Велеса.
И пришли тогда купцы иноземные, что злато-серебро Пращурам давали, да не одни пришли, а с великим войском и без труда одолели русов. Усилу, что некогда Добрым звался, зарубили, а с жены его Гордыни серебро-золото сняли, парчовые одежды сорвали, на шею верёвку накинули и привязали к возу вместе с другими пленниками. Угнали скот, продали многих Пращуров в рабство, а земли их себе взяли. И долго так было, пока не помирились роды, скопили силы, объединились и смогли вместе одолеть врагов.
Так-то, Святославушка, — вздохнул старик, — хоть и было это в глубокой древности, о которой и самый старый ворон не крячет, однако люди с тех пор не изменились. А искушений теперь ещё больше имеют от серебра-злата, власти, роскоши, изысканных яств, дорогих одежд, богатых храмин. И ежели врага на поле храбростью одолеть можно, смелостью, умением воинским, то власть вещей намного коварнее будет. Подобно греческому вину, она захватывает в полон душу и затмевает разум, и тогда уже ничем её одолеть нельзя. Самое верное оружие против этого — Купальская чистота, Перунова Правь и Велесова мудрость. Запомни, княжич, основной закон Бытия, завещанный нам богами, гласит: чего лишнего, то не надобно. Вещи только тогда послушны, когда используются по назначению. Кинжал ведь был у тебя больше для красоты и хвастовства, чем для дела, верно? Так что нынче, княжич, ты не кинжал, а оковы тяжкие выбросил. Не переживай и не жалей. Придёт время, и ты научишься владеть и вещами, и оружием, и ещё многим другим…
— А как скоро, отец Велесдар? — вскинулся княжич.
— Научишься, — улыбнулся кудесник. — Время, оно, слава Числобогу, на то и дано, чтобы ждать своего часа и готовиться. Но коли уж придёт, не проспать и крепко ухватить за узду, не то, как быстрый скакун, унесётся прочь в бескрайнюю степь…
— Зря Снежка отпустили, — вспомнил про своего коня Святослав, — на нём мы быстро могли доехать куда надо.
— Конь ухода требует, его кормить, поить, чистить, выгуливать надобно. Конюшенных тут нет, а у нас с тобой на это времени не будет, да и ездить нам некуда — кудесники всегда пешком ходят. Ну, отдохнули, пойдём дальше! Старайся ступать мягче, — наставлял старик, — хотя тебе сапогами трудно землю чуять, ну ничего, доберёмся.
Святославу казалось, что они шли всю ночь, наполненную странными звуками неведомых птиц и зверей, лесных духов и призраков. Но когда наконец вышли на поляну со старой, чуть покосившейся избушкой, над деревьями только стала восходить Луна.
— Здравствуй, мать Макошь! — приветствовал её Велесдар. — Благодарствуем, что выглянула своим светлым оком, вот мы уже и дома!
Велесдар взял большую лучину из кучи заготовленного хвороста и зажёг её от дымящихся углей кострища, обложенного камнями посреди поляны. Прикрывая ладонью дрожащий огонёк, внёс его в избушку, отворив дверь, подпёртую палкой. Святослав вошёл следом. Внутри приятно пахло травами и мёдом. Поднеся лучину к старому кувшину с узким горлом, стоявшему в миске с водой, волхв зажёг ещё две, опустив и принесённую. Огоньки, потрескивая, осветили колеблющимися язычками скромное убранство избушки, показавшейся Святославу чрезвычайно низкой и тесной.
За стеной послышалось жалобное блеяние.
— Сейчас, сейчас, Белка! — отозвался Велесдар и, указав Святославу на лаву у дощатого стола, вышел в другую половину.
Вскоре он вернулся и поставил перед мальцом кринку с парным козьим молоком, добавив горбушку чёрного ржаного хлеба грубого помола. Но они показались Святославу необычайно вкусными, почище тех изысканных снедей, что увёз Свенельд.
Слабый огонёк в старом кувшине, обгоревшие угольки падают, шипя, в миску с водой. Пряный запах трав, гудящие от усталости ноги, древний старик в холщовой рубахе и козьей душегрейке что-то говорит, но слышно всё хуже… Предметы расплываются и исчезают…
Голова княжича опустилась на столешницу. Он уже не слышал, как старик поднял его, перенося на широкую новую лаву, пахнущую свежей древесиной и застланную бараньей шкурой, как снимал сапожки и изорванную, ещё недавно такую красивую одежду. Крепчайший сон сморил Святослава, и он погрузился в сладкую темноту, объятый великим Ничто.
Утром перед рассветом, когда самый сладкий сон, Велесдар разбудил отрока. Тот долго не мог прийти в себя и сообразить, где он и куда надо идти, когда ещё темно и так хочется спать.
Выведя его за руку из избушки, Велесдар повлёк голого и сонного княжича куда-то по тропе, неся во второй руке деревянный жбан за продетую в ушки верёвку. Сырой прохладный воздух заставил мальца съёжиться, тело покрылось гусиной кожей. Шишки, сучки и камни больно кололи нежные босые подошвы. Святослав ойкал, хныкал и слегка упирался:
— Ой, ноги колет! Куда мы идём? Холодно!.. Где моя одежда и сапоги?
Спустившись в лощину, они оказались у студёного источника-криницы, в котором отражались уже слабеющие звёзды. Велесдар торжественно произнёс:
— С сего утра и сего омовения начинается твоя новая жизнь, Святослав! А старая пусть уйдёт в землю вместе с водой!
Он зачерпнул жбан воды, настоянной на глубокой синеве ночного неба и золотистых звёзд.
— Повторяй за мной молитву богу нашему Купале, что правит всеми мытнями и омовениями: «Боже, Купало! Очисти мя от зла и всяческой скверны!»
Святослав, клацая зубами, повторил.
— Да будешь чист ты, как снега в поле, духом, телом и помыслами, чтобы к богам нашим приближаться. А они пусть наставляют тебя и хранят, чтобы мог над Киевом княжить, матери своей и близким в радость быть, а Руси — во славу и гордость! — торжественно проговорил старик и вылил на отрока из жбана.
От потока ледяной воды, обрушившейся разом на голову и всё тело, княжич завопил, а потом громко и по-детски обиженно заплакал.
— Ничего, ничего, — успокаивал его Велесдар, оборачивая холстиной, — это только в первый раз холодно и неприятно, а потом — одно удовольствие!
Старик снял одежду и медленно, с наслаждением вылил на себя воду раз, потом другой. Надев рубаху, поблагодарил Купалу. Святослав смотрел на него широко раскрытыми глазами, в которых ещё стояли слёзы, но уже не плакал, а только всхлипывал.
— Теперь, сынок, беги в избушку, — велел кудесник, — и оденься, там, на лаве, рубаха лежит. А потом ворочайся сюда, мы с тобой пойдём нынче смотреть праздник богов. Да не медли, а то не поспеем!
Святослав стрелой помчался в избушку, иногда морщась и подпрыгивая на особо острых камнях. На лаве нашёл простую льняную рубаху, длинную — ниже колен — и ничего больше, ни портов, ни сапог. Одевшись, отрок минуту поколебался: не остаться ли? Завернуться в тёплую шкуру, согреться. Но обещание волхва показать праздник богов было таким заманчивым, что княжич вновь побежал к роднику. Оттуда они с Велесдаром отправились дальше по узкой тропинке.
Пока Святослав бегал туда-сюда, а потом быстро шёл, грубая ткань тёрлась о кожу и скоро совсем высушила и согрела её, даже босым ногам было теперь не холодно. Наконец, вышли к лесному озеру, подёрнутому предрассветным туманом, на чьей глади отражалась бледнеющая Луна.
— Гляди, Святославушка, слушай и запоминай, — тихо прошептал Велесдар. — Видишь, туман от берега отходит, а за ним Макошь укрывается. Этот туман в ночи и лунный свет Русалки с Вилами собирают для Макоши, а она уже делает тончайшую серебряную и золотую пряжу, из которой прядёт нити Судьбы. А на рассвете Макошь уходит по озеру туда, где вода сходится с синей Сваргой. Гляди, княжич, как садится она в свою серебряную ладью и плывёт по размывающейся звёздной стезе опять в небо. А вослед ей уже спешит Червонная Заря и проливает в воду свои золотые багрянцы…
Впервые в жизни зрел Святослав рождение нового дня не своими обычными детскими глазами, а будто каким-то третьим оком, которому открывалось то, что прежде было невидимо. Завороженно следил отрок, как средь клубящегося тумана плыла по озеру небесная богиня Макошь, как над водой вставала утренняя мгла и холодные криницы у берега дымились той синей мглой, а Заря окрашивала озеро расплавленным в горниле Огнебога червонным золотом. Это было удивительное, волшебное зрелище! Оно входило в распахнутую детскую душу и память, чтобы остаться там навечно восторженным восхищением чуда.
Из тростников послышалось несмелое кряканье серой утки, ей — уже громче — ответил селезень. В лесу запел дрозд, отозвалась щебетом одна птица, за ней другая, третья…
