– Похожи? – жадно подалась я вперед. Фото своей покойной матери я не видела ни разу в жизни.
– Не внешне. Внешне ты почти полная копия отца. Тот же нос, глаза, волосы, черты лица. Думаю, ты пошла в его породу.
Я знала, что похожа на родственников папочки, отлично знала, но меня это всегда лишь раздражало. Я хотела, чтобы во мне было хоть что-то от моей мамы. И, если честно, я, наивная душа, ждала, что Матильда, увидев меня, воскликнет что-то вроде: «О, Настя, ты – копия матери!» или хотя бы: «Настенька, твои глаза – словно глаза Кати!» Я, все такая же мечтательница в душе, думала, что мне обязательно скажут, что хотя бы фигуры, рост, походка у нас одинаковые, но Матильда не увидела сходства, а я в который раз поняла, что все, о чем я мечтаю – это глупость. Все, кроме журналистики и личной жизни, потому что это не мечты, это мои цели. А думать о чуде – это только зря растрачивать свою жизненную энергию.
– А как тогда мы похожи? – растерялась я.
– Думаю, характером, – отозвалась крестная, помешивая ложечкой кофе в фарфоровой белоснежной чашечке. – Она… была стойкой и уверенной женщиной. Знающей себе цену и смелой.
Внутри меня вдруг разлилось тепло – никогда никто не говорил о моей маме хорошо. И каждое слово Матильды я готова была впитывать, как губка воду.
– А она была доброй? – спросила я вдруг с непонятно откуда взявшейся нежностью. Значит, мы все-таки похожи! Хоть не внешне, но внутренне!
Матильда едва заметно сглотнула и тут же сделала глоток кофе.
– Мы все добрые, – сказала она и скользнула взглядом вправо. – О, тирамису.
И правда, в этот момент к нам подплыл официант с подносом и аккуратно поставил перед каждой из нас тарелочки с итальянскими многослойными пирожными, припудренными какао-порошком.
Когда мы ели его, то обе молчали, хотя я все ждала, что Матильда продолжит разговор о маме – у меня было множество вопросов. Она, словно не понимая этого, медленно, с наслаждением, отламывая кусочек за кусочком, аккуратно жевала пирожное, тогда как я уничтожила его чуть ли не за две минуты. Если честно, такого вкусного тирамису я давно не ела. Все-таки есть плюс в дорогих местечках – хорошая кухня.
Когда Матильда отложила в сторону ложечку, она мельком глянула на часы на правом запястье – большие, круглые, красивые и явно дорогие.
– Мне уже пора, через час у меня совещание с губернатором, – произнесла она. – Думаю, мы еще встретимся. Ты не против?
Естественно, я была не против, только обеими руками за! Эта женщина, которая объявила меня своей крестной, знала мою мать! Естественно, я должна была встретиться с ней еще – и много раз! Я хотела все знать о своей матери!
– Я очень хочу с вами встретиться, – твердо сказала я.
– Хорошо, когда у меня будет свободное время, я позвоню. У тебя теперь есть номер моего мобильного телефона. Если что-то случится – набери меня. Со мной порой бывает сложно связаться, поэтому звони мне несколько раз или пиши сообщения.
– Хорошо. Мы точно встретимся? – вдруг спросила я на всякий случай. На миг во мне появилось чувство, которое бывает у испуганных маленьких девочек и мальчиков, когда их мамы оставляют их и куда-то уходят, обещая вернуться. Я боялась, что мы больше не увидимся.
– Точно, – пообещала Матильда и напомнила: – В следующий раз я покажу тебе ее фотографию. Двадцатилетней давности, разумеется.
Я внутренне встрепенулась, а на лице моем появилась улыбка и снова откуда-то взялась эта щемящая сердце нежность. У меня никогда не было мамы, и я всегда хотела увидеть ее, увидеть хотя бы одним глазком. Поговорить с ней, послушать ее голос, почувствовать запах духов – а она ими наверняка пользуется, я ведь очень люблю духи! Мне хотелось знать, какая она и что любит, какие вещи ее раздражают, а какие – успокаивают. Любимая музыка, еда, вид спорта, кино – я все это хотела узнать. Я хотела ее обнять – раз в жизни. И об этом я мечтала в детстве. Но, как я уже говорила, чудес не бывает, и мама не воскреснет, но она всегда жива в моей памяти, хотя я ничего не знаю о ней, кроме имени. И уже фамилии.
– Да, кстати, – вдруг сдержанно улыбнулась Матильда. – Катя тоже хотела стать журналистом. Так понимаю, от этой профессии ты не отступишься?
– Нет. Это мой выбор. Цель моей жизни, – честно отвечала я.
– И о чем бы ты хотела писать? О знаменитостях, садоводстве, политике?
– Я бы хотела писать о справедливости. И о людях, – ответила я честно и весьма размыто, но меня поняли. Женщина улыбнулась краешком уголков тонких губ благородного бордового цвета – помада у Матильды была хорошая, несмотря на то, что она пила кофе, на чашечке не осталось и следа от косметики, и цвет губ не померк.
Наверное, думает, что я – глупая молодая дурочка с завышенными идеалами, потому я поспешила добавить:
– Сейчас я еще только учусь, пишу о всякой ерунде по большей части. Но думаю, что все еще впереди. Мои примеры для подражания – Анна Политковская и Инесса Дейберт.
Анна Политковская – известный по всей стране журналист и правозащитник, трагически убитая в 2006 году. Инесса Дейберт – наш местный журналист. Она и писала в газете убийственные и разгромные статьи, и вела собственную авторскую программу «Вечер с Инессой Дейберт», в которой проводила журналистские расследования, и вообще занимала позицию активного общественного деятеля и много помогала людям, попавшим в трудные жизненные ситуации. Я про нее даже сочинение в школе писала, после того, как посмотрела ее репортаж о совершенно диком случае. Одна женщина, весьма неравнодушно дышащая к алкоголю и, видимо, страдающая какими-то психическими заболеваниями, родила ребенка. За ребенком она совершенно не следила. Кормила и одевала его, как в таких неблагополучных семьях обычно и бывает, бабушка. А после ее смерти мальчик остался совсем один. Его ненормальная мать, не желая слушать плач голодного сына, додумалась посадить его на цепь, прикованную к батарее, чтобы он не мешал ей и ее дружкам-алкашам. С мальчиком обращались, как с собакой. Даже миску на пол рядом поставили. Если бы не бдительные соседи и мгновенно отреагировавшая на их звонок Инесса, с этим несчастным ребенком явно случилось бы что-то жуткое. Но после ее репортажа, который многие называли сенсационным, этим ужасным случаем наконец-то заинтересовались правоохранительные органы, а ребенка, слава богу, забрали из этого омерзительного места и отдали на воспитание в хорошую семью. Потом, через пару лет, все из той же передачи, я узнала, что мальчик адаптировался и стал совершенно обыкновенным. Приемных родителей его не показывали – те не хотели огласки, но видно было, что это хорошие люди. Лица мальчика не показывали тоже – оно было закрыто, но когда я услышала его счастливый голос, вдруг поняла, что такое торжество справедливости.
