— Ты что, Севостьянова, думаешь, это все? Сейчас мы выйдем, а наши девушки тебя обыщут. Не зря ты ватные штаны натянула. Пошли, Белов.
Милиционеры вывели Кочана, в комнату вошли две девушки с сержантскими погонами. За дверью слышалась возня, хриплый голос Севостьяновой, потом все стихло.
— Порядок, товарищ капитан, — выглянула на площадку девушка-сержант. — Заходите.
Старуха сидела в углу, закутавшись в тулуп. На столе лежали кольца, часы и деньги.
Севостьянова глядела на вошедших тяжело и ненавидяще.
— Ты, Севостьянова, — задохнулся от гнева Кузин, — сына своего вором сделала, невестку и внука. Люди на фронте кровь проливают, а ты жиреешь здесь на горе человеческом. Ты паук кровяной. Моя бы воля...
— Бодливой корове бог рогов не дал, — спокойно и зло ответила старуха. — На мне нет ничего. А деньги и цацки внучек принес.
Кочан, стоявший у дверей, вздрогнул, будто его ударили плетью.
— Ты чего, бабка! Ты же мне срок лишний лепишь.
— А ты, Толик, привыкай. У вас блатной закон — человек человеку волк. — Кузин достал папиросу и закурил.
Данилов
— Значит, вас зовут Леной и вы хотите быть актрисой? — Данилов грел пальцы на стакане с чаем. — Вы пейте чай, правда, он не очень сладкий, но все же с сахаром.
Девушка смотрела на него просто и ясно. Она совершенно не терялась в этом служебном кабинете, чувствуя себя здесь естественно и просто. Сделала маленький глоток, подула.
— Горячий.
— После холода хорошо. Вы мне расскажите про Олега, Лена. Где познакомились, где бывали, как зашел разговор о шрифте?
— Неужели это так важно?
— Очень. Вы комсомолка, сейчас война, сами должны понимать, что просто так вас сюда к нам не пригласили бы.
— А как мне называть вас? — поинтересовалась девушка.
— Иван Александрович.
— Я познакомилась с Олегом летом. В ЦПКиО[13]. Там в летнем театре для красноармейцев концерт был, я туда попала. Олег сидел на соседнем кресле. Я еще подумала — молодой, здоровый, а не в армии. Потом у меня каблук на босоножке сломался. А он подошел, сказал, посиди, мол, здесь, и убежал. Пришел — каблук на месте. Потом он сказал мне, что артист и режиссер, пригласил в гости к своему товарищу.
— Где живет товарищ и как его зовут?
— На Сивцевом Вражке, зовут Славой. У него чудесные пластинки и патефон заграничный. Мы пили у него чай, разговаривали о театре.
— Вы бывали у этого Славы?
— Да, несколько раз.
— Значит, адрес помните?
— Сивцев Вражек, дом три, квартира один.
Муравьев, сидевший в углу, встал и вышел в другую комнату.
— Вы часто встречались?
— По-разному. Олег много ездил в составе фронтовых бригад.
Вошел Муравьев, положил перед Даниловым бумажку. Иван Александрович прочитал:
«Гостев Олег Борисович в Москве не прописан. В кадрах Москонцерта не значится. В Сивцевом Вражке, 3, квартира 1, проживает Шумов Вячеслав Андреевич. Через час его доставят сюда».
Данилов прочитал еще раз, положил записку в папку.
— Кого из друзей Гостева вы знаете?
— Только Славу и телефонное знакомство с Соломоном Ильичом.
— Гостев приносил вам продукты?
Лена покраснела, помолчала, собираясь с мыслями, и ответила не очень уверенно.
— Приносил... Конфеты... Шоколад... Вино... Недавно несколько банок консервов. Он получаст все это за концерты.
— Пусть так, пусть так. Да вы пейте чай, он, наверное, совсем остыл, — улыбнулся Данилов.
Он смотрел на эту славную девушку и думал о том, сколько раз она смотрела кинофильмы «Цирк», «Машенька», «Горячие денечки». Как ей хотелось стать такой же, как Любовь Орлова и Окуневская. Наверное, она ходила в самодеятельность.
— Кстати, Лена, вы участвовали в самодеятельности?
— Вы знаете, Иван Александрович, я даже училась в драмстудии театра.
— Это, кажется, на площади Журавлева?
— Да. Потом война, эвакуация. Мне предложили уехать, но я пошла на трудфронт. Сейчас работать надо.
— Это вы правы. Только если у вас талант, вы могли бы много пользы принести.
— У нас в типографии есть группа девчат, мы организовали концертную бригаду. В свободное время ездим по госпиталям, выступаем перед ранеными.
— Подождите, я вам горячего чаю подолью. Лена, когда Гостев попросил вас принести шрифт?
— Месяц назад, до Нового года. Я не придала этому значения. Потом он опять завел этот разговор и сказал, какие именно литеры ему нужны.
— А для чего, он говорил?
— Сказал, что приехал Охлопков, организует новый театр. Особый фронтовой театр. Им надо напечатать программы, а литер некоторых нет.
— А печатная машина?
— Он сказал, что в театре есть «Бостонка».
— Гостев обещал устроить вас в театр?
— Да.
— Лена, вы должны нам помочь. Позвоните Соломону Ильичу и попросите Гостева встретить вас завтра, скажите, что все готово.
— Хорошо.
Никитин
Ничего нет хуже, чем ждать да догонять. Люди делом занимаются, а здесь сиди, карауль телефон да этого Соломона.
Никитин сидел на диване. На голове обручи наушников. Тоненький проводок шел к телефонному аппарату. Телефон висел в коридоре на стене.
Хозяин дома, Соломон Ильич Коган, оказался портным. Лет ему было под семьдесят, поэтому к приходу оперативников он отнесся философски.
— Я в вашем МУРе знал одного человека, он допрашивал меня еще при нэпе. Занятный был мужчина.
— А вы, папаша, — прищурившись, спросил Никитин, — и тогда с блатными дело имели?
— Я, молодой человек, имел дело со всякими. Я закройщик, а хорошо одетыми хотят быть все: и директора трестов, и актеры, и, как вы выражаетесь, блатные.
— У вас, папаша, нет правового самосознания.
— Чего нет, того нет, молодой человек. Зато есть руки.
— Я в Туле тоже одного рукастого знал, так ему тридцатку нарисовать раз плюнуть.
— Каждый знает тех, кого знает, — таинственно и непонятно сказал хозяин и пошел в комнату кроить.
В квартире томились еще два оперативника и парень из отдела оперативной техники. Про Гостева хозяин сказал, что это очень милый человек, артист Москонцерта. Шил у него пальто, а потом попросил разрешения дать его телефон девушке Лене.
— У него кошмарная личная драма, — пояснил хозяин, — жена истеричка.
Соломон Ильич, что-то напевая, кроил. Оперативники томились, техник занялся делом, начал чинить электрический утюг, а Никитин рассматривал старые журналы мод.
До чего же хороши там были костюмчики. Брючки фокстрот, пиджаки с широкими плечами и спортивной кокеткой.
Надеть бы такой габардиновый светло-песочный костюм да пройтись по Туле. Смотрите, каким вернулся в родной город Колька Никитин.
Время шло. Телефон звонил редко. Хозяин говорил с племянницей, потом позвонила Лена и назначила Гостеву свидание утром у проходной. Долго Соломон Ильич говорил с каким-то капризным заказчиком.
Положив трубку, хозяин хитренько посмотрел на Никитина и сказал:
— Вот что, молодые люди. У меня есть картошка и лярд. Мы сейчас все это поджарим и поедим. А то вы с голоду умрете. И чаю попьем. Пошли на кухню.
Белов
— Ну, Толик, — сказал Кузин, — как дальше жить будем?
Они сидели в кабинете Кузина, электричество горело вполнакала, поэтому капитан зажег керосиновую лампу-трехлинейку. Кочан молчал, шмыгал носом, вздыхал. Предательство бабки здорово подломило его. Возможно, именно сейчас он задумался над словами Кузина. Белов не вмешивался пока. Пять минут назад ему привезли фотографию Олега Гостева.
— Так что, Толик?
— Торговал я, конечно, — шмыгнул носом Кочан, — так жизнь такая.
— Что ты про жизнь-то знаешь? — Кузин встал, по стенам метнулась его сломанная тень. — Люди ее, эту жизнь, на фронте защищают, а ты? Наш, советский пацан, своих сограждан обираешь. Как это понимать, Толик?
— Да я разве... Я что... Боюсь я его... И все пацаны боятся...
Белов положил перед Толиком фотографию убитого. И по тому, как задрожали руки задержанного, как заходило, задергалось лицо, Сергей понял — знает.
— Знаешь? — резко спросил Белов.
— А кто его? Артист?
Белов протянул фотографию Гостева.
— Этот?
— Он... Женька Артист... Это он Витька? Ну, ему не жить...
— Кто такой Витек?
— Кличка у него Царевич. Не московский он. Из Салтыковки. Он от деловых к Артисту приезжал.
— Фамилия Артиста?
— Не знаю.
— Где живет?
— Не знаю. Он ко мне сам приходил. Говорил, где товар взять, деньги забирал.
— Твои дружки его знают?
— Видели.
— Они тоже работают на него?
— Через меня.
— Когда должен прийти Артист?
— Не знаю.
