Погрузившись в раздумья, я не сразу обратил внимание на то, что мрак, ранее окружавший меня, постепенно рассеивается. Мутно-серый свет проникал через небольшое окошко под потолком. Я жадно осмотрел тесную комнату в поисках возможного способа выбраться на свободу. Увы, утешить себя было нечем: за исключением кровати, застеленной рваным тряпьём, помещение было пусто. Более внимательный осмотр единственного предмета мебели, бывшего в моём распоряжении, обнаружил свиток пергамента. На нём мелким каллиграфическим шрифтом, в котором я без труда узнал руку Лефевра, было написано послание, адресованное мне. Я с нетерпением ожидал, когда станет достаточно светло, чтобы можно было читать. Истина, открывшаяся по мере ознакомления с документом, оказалась хуже самых мрачных предположений. С первых строк письма стало очевидно, как сильно я ошибся в человеке, называющем себя Гастон Лефевр. Задолго до нашей встречи он разработал коварный план, не оставлявший жертве ни малейшего шанса. Ловушка была расставлена столь хитроумно, что у меня не зародилось подозрений относительно намерений сего субъекта. Как расчетливо он попросил не ставить никого в известность по поводу грядущего путешествия в его загородный дом! Если, обнаружив моё исчезновение, кто-то решит организовать поиски, представители закона всё равно прибудут слишком поздно… но поздно для чего?! Я с трепетом продолжил читать послание:
"Вы, несомненно, слышали немало средневековых легенд, в которых описано, как властители, призывавшие известных мастеров для выполнения важной работы, позднее ослепляли творцов, чтобы те не могли воссоздать своего шедевра. Ваша картина имеет куда большее значение, чем нелепая мазня этих простоватых слепцов, а мои планы относительно судьбы Города идут намного дальше похвальбы перед знакомыми ценителями живописи (в своё время Вам станет ясно, что я имею ввиду, говоря о планах, касающихся этого полотна)! Уничтожать Вас у меня не было желания, как нет желания причинять неудобства, связанного с длительным заточением. Лишить Вас зрения – слишком примитивно и вторично, что противно моей природе. Тем не менее, я имел серьёзные опасения, что Вы возжелаете помешать моей работе – это было бы неприемлемо (забавно, но при удачном стечении обстоятельств, Вы могли бы в данном мероприятии преуспеть!). Право, я не знал, как в Вашем отношении лучше поступить, пока Вы в порыве тщеславной гордыни сами не предначертали свою судьбу.
Я давно имею теорию, согласно которой произведение не в силах причинить зло своему создателю (это, конечно, не касается зла, причинённого людьми творцу из-за его произведения). Вы прекрасно подтвердили это логическое построение, проявив завидную стойкость в противлении силе Города: поверьте, немногие представители рода человеческого смогут подобно Вам безнаказанно наслаждаться зрелищем, о котором здесь идёт речь. Но неразумность была во все века проклятием гениев, так что благодаря Вашему бездумному поступку, который, напомню, отдельно был оговорен в условии заказа, решение Вашей участи оказалось вопросом времени. К чести своей скажу, что мне удалось это время немного ускорить… Но стоп, я, кажется проявляю досадную неучтивость! Разумеется, в такой момент Вы более всего обеспокоены собственным будущим, так что не смею дольше задерживать Вас. Вы свободны!
Искренне Ваш, Гастон Лефевр.
P.S. Примите благодарность за великолепно выполненную работу. Мне будет доставлять истинное удовольствие лицезреть Вас в любое время! Г.Л."
Дочитав письмо до конца, я понял, что автор его безумен, вероятно, одержим опасной манией. Я не был склонен доверять его заверениям о том, что могу обрести свободу или о том, что мне ничто не угрожает. По-видимому, он как-то обнаружил мой своеобразный автограф, и это его взбесило, что послужило причиной моего нынешнего бедственного положения. Совершенно неясны были указания на важность его работы, реализации коей я мог бы помешать. Очевидно, Лефевр писал послание, не имея намерения сделать для меня ситуацию более понятной: ему доставляло истинное наслаждение ощущать своё всесилие и располагать мной как игрушкой, беспрекословно подчинённой его воле. Самонадеянный тон письма не позволял усомниться, что подлец был абсолютно уверен в удачном осуществлении зловещего плана, равно как и убеждён в том, что уйти от заслуженного наказания окажется задачей тривиальной.
Подобная наглость привела меня в бешенство, однако позволить себе поддаться эмоциям было равноценно подписанию смертного приговора – я прекрасно осознавал, что для схватки с Неизвестным потребуются хладнокровие и выдержка. Усилием воли я заставил себя сохранять самообладание и постарался измыслить способ вырваться на свободу. Увы! Новое обстоятельство не оставило следа от намерения достойно встретить угрозу и смело противостоять ей: в двери, теперь хорошо различимой в сумеречном свете, повернулся ключ. Скрежет открывающихся замков наполнил душу паническим ужасом, на лице выступила холодная испарина; я принуждал себя сбросить оцепенение, но страх, ледяными тисками сдавивший грудь, не позволял двинуться с места. В этой дьявольской тюрьме рассудок не являлся мерилом реальности, чёрная волна бессловесной злобы вливалась в комнату сквозь отверстие в дверном проёме, сокрушая силу сопротивляться настойчивому натиску безумия. Металлическая дверь открывалась чудовищно медленно, скрип несмазанных петель звучал подобно воплю обречённого на смерть мученика, и я понял, что гибель от рук сумасшедшего колдуна была бы лучшим исходом, чем кошмар, заполнявший сейчас узилище. Тяжёлые замки не являлись преградой, отделявшей меня от заветной свободы – они защищали от того, что находится вовне! Я рванулся к двери, силясь задержать неумолимое движение, но было уже слишком поздно…
Я стоял на пороге и обозревал открывшийся моему взору пейзаж. Неясные намёки Гастона Лефевра обрели форму. Теперь его высказывания не казались лишёнными смысла. Всё становилось на свои места: обещанная мне свобода, намерения некроманта относительно мерзкой картины, и роль, что ей предстояло сыграть в судьбе человечества, наконец, мой собственный легкомысленный проступок, отдавший меня в руки могущественному чернокнижнику – богопротивному отродью, бредящему безраздельной властью над родом людским и обретшим эту власть благодаря моему труду. Проклят я во веки за творение рук своих! Нет прощения греху по незнанию свершённому мной! Дьявольский город… Полотно, закованное в сводящую с ума арабеску человеческих костей… Магнетическая иллюзия, завораживающая совершенством формы и повергающая в геенну адских страданий… Западня души!!!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
