Океан был божеством, содержавшим в себе всю полноту бытия. Прошлое и будущее. Существующее и готовое народиться. Если уйти в глубину, выпустить из груди последний бурлящий выдох, раствориться среди водяных молекул, то сам станешь богом, обретешь бессмертие, обнимешь собою весь мир.
Это желание было столь сильным, что он стал погружаться, чувствуя колыхание океана, который засасывал его в глубину, растворял в своем мягком рассоле. Он терял свою плоть. У него уже не было ног. Рассосались и исчезли руки. Растаяла голова. Оставалась грудь с огромным, расцветавшим, словно подводный цветок, сердцем. Он был готов к последнему выдоху. Был готов испустить дух и стать божеством. Что-то сильно его толкнуло, словно налетел глазированный скользкий дельфин. Ударил мощным телом, подбросил вверх крепким клювом, метнул к поверхности. Белосельцев вылетел среди плеска и волн. Жадно дышал, крутил головой, желая понять, что это было. Кто явился из подводного царства, запретил ему умирать.
Устало плыл к берегу, где, белый, с золотыми окнами, отражался на водах отель.
Глава третья
Его пробуждение было чутким и радостным. Потолок над кроватью был голубой, с солнечной бахромой, в которой, как в рыболовной сети, дрожало и двигалось бесконечное множество блесков. Это был океан, близкое движение волн, каждая из которых плескала из глазированной чашки прозрачный шлепок света. Белосельцев встал, желая увидеть океан. Выпуклый, с расплавленной дорогой, над которой висело туманное белое солнце, океан повторял кривизну Земли, в метинах лучей, в выбоинах ветра, в разводах течений, весь рябой от непрерывных столкновений с воздухом, светом. Среди огромного, непостижимого для глаз дрожания, четкий, резкий, шел корабль. Его контуры, мачта, рубка, рукотворная геометрия были полной противоположностью божественной безымянной стихии. В возникшем среди вод корабле таилась загадка того, как временное сочетается с вечным, божественное с человеческим и его, Белосельцева, жизнь – с таинственной пучиной мироздания.
Созерцание продолжалось секунду. Большой десантный корабль выходил на рейд Луанды. Батальон советской морской пехоты, плавающие бэтээры и танки демонстрировали поддержку президенту душ Сантушу в день национального праздника. Остроконечный, с приподнятым носом корабль, приплюснутая рубка и черточки зенитных ракет были для Белосельцева геральдикой второго дня его африканской поездки.
Он спустился в холл, поджидая секретаря посольства. Смотрел, как подъезжают машины, увозят гостей в город, где уже начиналось празднество. Поймал себя на том, что ищет среди женщин Марию, ее длинное, волнуемое походкой тело, красивую, выточенную из черного дерева голову. Он хотел пройти на открытую веранду, полюбоваться бирюзовой лагуной, но у входа стоял автоматчик. Веранда была оцеплена, шла подготовка к вечернему банкету.
– Доброе утро, – сказал секретарь, окликая его с улыбкой. – Как спалось? Снились африканские сны?
– Представляете, ни одного слона, ни одной ритуальной маски. Африка без снов.
– Ночью в Луанде была стрельба в районе порта. Сорвана попытка боевых пловцов взорвать танкер с нефтью. Кубинцы передали, что вчера в воздушном бою над Лубанго они сбили одну «Импалу». В городе в целом спокойно.
– Вчера говорили о возможном покушении на Сэма Нуйому. Он участвует в празднике?
– Сэм Нуйома в городе. Предприняты все меры безопасности.
Они ехали по городу среди розового камня и стекла, на которых пузырились от ветра матерчатые транспаранты и лозунги. Было много портретов президента душ Сантуша. Черные, во весь фасад, солдаты в камуфляже воздевали автоматы Калашникова. Надписи «Борьба продолжается!» и «Мы победим!» пересекали небо над проезжей частью. Изделия пропаганды были аляповаты, наивны, напоминали развешанные на веревках простыни и рубахи, едва прикрывали монументальные дорогие фасады построенных португальцами зданий. «Белье революции», – думал Белосельцев, проезжая под белым, плещущим на ветру транспарантом, прославляющим армию, замечая заколоченные витрины бывших магазинов и ресторанов, обшарпанные, утратившие свое назначение конторы и офисы.
Они оставили машину на пустыре, среди других, неловко расставленных автомобилей. Сквозь цепи солдат, многократно предъявляя пропуск, прошли на трибуны под тентами. Мерцала пустая горячая площадь, готовая принять демонстрацию. За пятнистыми цепями солдат шевелилось, шумело и булькало черное варево толпы. Воздух над домами был туманный, в душных испарениях, и на крышах, среди антенн и рекламных конструкций, пропадали и возникали на солнце автоматчики.
– Виктор, здравствуйте! – его окликнула Мария, радостно, как старого знакомого. Она сидела на деревянной скамье, в нежно-зеленом платье, темно-коричневая, яркая, с малиновыми губами, большими, радостно сверкавшими белками, похожая на сочный тропический плод. С ней рядом был Чико, вчерашний спутник, в той же красной рубахе, под которой мощно выступали грудные мышцы, чугунно-черные бицепсы, литая округлая шея. Увидев Белосельцева, он нахмурился, его бицепсы набрякли волнистыми венами, словно в них накачали кровь. Но эта мгновенная агрессивность сменилась дружелюбной улыбкой. Он протянул Белосельцеву темную сильную руку:
– Доброе утро. Поздравляю вас с праздником.
– Чико – друг моего мужа, – сказала Мария, заметив эту моментальную, непроизвольную вспышку враждебности. – Они вместе были в той операции в Претории, когда Авеля ранили и взяли в плен. Чико руководит нашей общиной в Мозамбике. Не сомневаюсь, он достигнет высоких постов в Африканском национальном конгрессе.
– Мы радуемся успехам ангольцев, – сказал Чико. – Они имеют свое государство, имеют своего президента. Им трудно, но им помогает Куба, помогает Советский Союз. Я верю, что очень скоро мы проведем свою свободную демонстрацию в Претории, будем приветствовать нашего президента.
– Вы к нам приедете, Виктор. Я познакомлю вас с Микаэлем. Чико позаботится, чтобы на трибуне гостей вам выделили самое почетное место.
В этой прелестной молодой африканке и в сильном красавце присутствовала неисчезающая тревога, которая не оставляла их в праздничный день, среди друзей, красочных полотнищ и флагов. Словно им была нанесена незаживающая травма, и они помнили орудие этой травмы, ожидали повторения боли.
– Принимаю ваше приглашение, – сказал Белосельцев. – Через год мы встретимся на празднике в Претории и будем рукоплескать президенту Манделе.
Двумя рядами выше он увидел Маквиллена, его белый костюм, золотой браслет на запястье, которым он взмахивал, приглашая Белосельцева к себе.
– Я был в Рио-де-Жанейро, на маскараде, – сказал Маквиллен, когда Белосельцев опустился рядом с ним на теплую полированную скамью. – Сейчас мы увидим нечто подобное, только будет меньше павлиньих перьев и больше автоматов.
Ирония Маквиллена была не злой. Он трунил, как взрослый добродушный человек, наблюдающий игры детей. Этими детьми были гости на трибунах, солдаты охраны, снайперы на крышах, множество темнолицых нетерпеливых людей, столпившихся за оцеплением, радостно взиравших на дешевые нарядные транспаранты.
Верхние ряды были накрыты брезентовыми, затеняющими солнце тентами. Под ними восседали виднейшие деятели партии и государства, министры, дипломаты, именитые граждане. Все они, и мужчины и женщины, были одеты в камуфляжную форму, в одинаковых, защитного цвета картузах. Демонстрировали народу аскетизм, солидарность с воюющей армией, которая сражалась на севере и на юге страны.
Среди знойного неба раздался треск вертолета. Толпа, словно черная вода, колыхнулась и зарябила. По трибуне понеслась колючая горячая пыль, поднятая лопастями. Машина опустилась на пустырь, к ней побежали солдаты. Разъяли толпу, действуя прикладами, проложили тесное сплошное русло, по которому к трибунам прошли президент душ Сантуш и Сэм Нуйома. И пока они поднимались, неторопливые, в пятнистой форме, среди рукоплесканий, наклоняя головы в сторону поднявшихся соратников, под крики и ликование толпы, Белосельцев вдруг испытал острый страх. Ожидание выстрела, после которого высокий и тучный Сэм Нуйома с тяжелой, ярко седеющей бородой станет оседать. Опрокинется, завалится со стуком на деревянные ступени, и брезентовый полог на подломившихся шестах накроет мятущихся, истошно кричащих людей.
Но выстрела не было. Оба лидера поднялись на центральное, затененное тентом место. Усевшись, озирались с улыбками, позволяя народу ликовать. Черный вар толпы вскипел, колыхнулся. Оцепление стало выгибаться, и вторая цепь солдат набежала, теснила толпу обратно, пуская в ход гуттаперчевые дубинки.
Белосельцев рассматривал обоих вождей, их улыбки, вольные позы, их обращения друг к другу, когда душ Сантуш наклонял к соседу молодое, с курчавой бородкой лицо и Сэм Нуйома, открывая в бороде яркие крепкие зубы, что-то терпеливо ему объяснял.
