Когда я пришел в себя – в буквальном смысле, будто шагнул в собственное тело, как в покинутый дом, то не поверил глазам. Халупа Петровича сияла идеальной чистотой, от бутылок и запаха не осталось и следа. Сам хозяин сидел посреди комнаты на табурете и сосредоточенно пускал пузыри. В его взгляде светилось откровенное безумие. С этого дня тварь больше ни на секунду не оставляла меня. Она стала полноправным и единоличным хозяином положения, а я сторонним наблюдателем, несчастным приживалкой в оккупированном теле. Больше она не вышвыривала меня по ночам из телесной оболочки, и теперь мне открылось кто или что я на самом деле. Правда оказалась так ужасна, что я мечтал о том, чтоб не присутствовать на жутком пиршестве зла и порока. Я бился, как птица, пойманная в силок. Я мечтал впасть в слабоумие, как любезный Петрович или провалиться в забвение, но зверь не давал мне этого послабления.
Теперь я знал, что такое чистое зло. Теперь я слился с нечестивым существом. И со временем даже начал получать слабое изощрённое наслаждение от этого. Я смотрел на мир глазами твари, руководствовался мыслями и поступками демона, и это нравилось мне всё больше. Я превратился в инкуба – демона ночи, и все пороки мира стали подвластны моим желаниям.
С хозяином всё уладилось успешно. Сведённый с ума алкоголик превратился в послушную марионетку. Он безропотно делал всё, что я ему приказывал. В краткий момент просветления, который я ему предоставил, он подписал необходимые бумаги, и вскоре я стал обладателем московской прописки в маленькой квартирке возле вокзала. После этого ничтожный человечек сразу переехал в психбольницу, в палату для буйных пациентов. Там он недолго выдержал инъекции галлоперидола и электрошока. Через месяц мой прелестный Петрович перекочевал на погост. Я, конечно, изображал убитого горем племянника.
Время шло, я обживался в Москве. Стоит ли говорить о том, что поступление в ВУЗ не доставило мне вообще никаких хлопот. Правда, в приёмной комиссии сидела наизлобнейшая дама. Но стоило мне ночью навестить вредную бабу в новом демоническом амплуа и вдоволь поиздеваться над невзрачной старой девой, как меня незамедлительно зачислили на первый курс мединститута. До начала учёбного года времени осталось предостаточно, и я предался разгулу. Все ночи были мои. Я мог войти в любое окно, и все женщины мира потенциально принадлежали мне. Меня точил ненасытный голод, который заставлял искать нечто, чему я ещё не знал объяснения. Я искал, экспериментировал, и, конечно, случались промашки – убивал. Вернее, убийством это назвать было невозможно. Мои жертвы умирали сами от невыразимого наслаждения, которое я, инкуб – дитя ночи и порока, дарил им. Они смотрели мне в глаза и видели в них необыкновенное желание и обещание удовольствия. Их жалкие человеческие сердца не могли вынести сверхъестественного наслаждения. Они останавливались, и оставалось лишь тело – бездушная плоть, макет человеческой особи. Но зверь стремился не к этому. Его предназначение заключалось совсем в другом исходе, но пока эта тайна лежала за семью печатями.
Начался учебный год. Учеба давалась мне легко. Человеческое тело не было для меня неизведанным, я знал его, как свои пять пальцев. Препарирование трупов в анатомическом театре я приравнивал к свежеванию тушки цыпленка на кухонном столе. Профессора хвалили меня и прочили успешную хирургическую карьеру. Моё сердце было холодно, рука точна. Однокурсники откровенно чуждались и опасались меня и никогда не звали на вечеринки. Я не приглашал девушек на свидания. Зачем? Стоило мне захотеть, и ночью первая красавица института станет извиваться от желания у моих ног. Я не нуждался в бесполезных сомнительных развлечениях. Днём я учился, вечером отсыпался, а ночью рыскал, алкал найти то, к чему стремилась дьявольщина, обитавшая в моём теле.
О сестре – дорогой Софии, я в ту пору не вспоминал. Обещание писать было дано мной настоящим, а такого, увы, уже не осталось. Я теперь представляю, как мучилась в информационном молчании сестра, сколько слёз отчаяния она пролила. Время Софии тогда ещё не пришло. Демон только набирал силу и власть.
7.
Годы институтской учебы пролетели на редкость быстро и необременительно. Как и мечтал, я получил отличное назначение по распределению в одну из лучших гинекологических клиник Москвы. Весть о моих превосходных операциях быстро распространилась по столице. И вскоре женщин, желающих делать кесарево сечение или другие операции по показаниям именно у меня, стало слишком много. Высокопоставленные чиновники умоляли, чтобы именно я оперировал их дочерей и жён. Все они обладали немалой властью и весом в обществе, так что довольно быстро я не только разбогател, но и стал самым молодым заведующим акушерско-гинекологического отделения престижнейшей клиники города.
Так проходила моя жизнь. Между врачеванием – светлой стороной, и растлением, смертью – обратной стороной добра. Я так и не обрёл знания, для чего демон пришел в наш мир. Но всему приходит черёд.
С отъездом из лесничества я потерял все связи с семьёй. Казалось, память у меня в то время работала выборочно. Я не вспоминал ни о родителях, ни о Софии, и это более чем странно. Раньше без сестры я не представлял жизни, но теперь зло проживало оную за меня и само решало, что нужней.
Всё изменилось мигом, в одну единственную секунду, когда я вновь встретил случайную вокзальную знакомую, девушку - гадалку. Прелестную цыганочку, что предлагала погадать мне на перроне ранним июльским утром. Поначалу издалека я подумал, что ошибся, но зверь во мне имел безотказный нюх. Каждому человеку принадлежит индивидуальный, только ему присущий запах, и нет двух одинаковых. Разве что мать и дочь пахнут подобно друг другу. Но для сравнения, аромат матери ближе к увяданию, а её дочери – свежее и изысканнее, и нет в нем слабой ноты тления.
Я не ожидал столкнуться с нечаянной ворожей в стенах престижной клиники для элиты. Вот и подумал сначала, что ошибся. Ведь восемь лет назад встреченная девушка была бедна, как церковная мышь. Хотя определённое богатство у неё всё-таки было и заключалось в её неземной красоте. Когда я прошёл мимо, сразу узнал – она. Сладкий запах ванили, молока и мёда в такой умопомрачительной пропорции принадлежал только ей. Может быть, так пахнет добродетель и чистота? Она не узнала меня. Солидный пожилой мужчина догнал меня в самом конце коридора и с подобострастной улыбкой стал упрашивать принять его дочь. Я смотрел на него, а самому хотелось схватить за горло старого лживого сукиного сына. Я интуитивно знал – она не дочь мерзкого похотливого самца. Он принудил её, купил у семьи за огромные деньги и обещание спокойной жизни в мегаполисе. Он топчет этот прелестный цветок еженощно и мечтает, чтобы красавица понесла от него дитя. Но уж не год и не два Бог не дает им ребенка. Я слушал его, а чёрная злоба поднимала голову всё выше. Но пришлось сдержать порывы. Я согласился, но его попросил остаться за дверью. «Дочка ваша большая уже девочка». – Произнёс я. И он послушно, как китайский болванчик, закивал большой плешивой головой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
