Помощь, по рассказам людей из клуба, была принята. Спустя некоторое время без нее «Спартаку» стало невозможно жить. А потом из тумана выплыл Червиченко…
Евгений Гинер, не договорившись с Романцевым, в 2001 году возглавил ЦСКА — в ту пору середняка чемпионата России. При нем армейцы уже дважды выиграли чемпионат страны, три раза завоевали Кубок России, а главное — в мае 2005-го стали первым клубом из Российской Федерации в истории футбола, которому удалось добыть европейский трофей — Кубок УЕФА. До тех пор побеждать в еврокубках, конкретно в Кубке обладателей кубков (турнире, в конце 1990-х приказавшем долго жить), удавалось только киевскому и тбилисскому «Динамо».
Европейских достижений у «Спартака» в целом и Романцева в частности до 2005 года было несравнимо больше, чем у ЦСКА. Многие фанаты красно — белых, для которых армейцы — самые непримиримые противники, не радовались успеху российского футбола, а выли от досады, что исторический титул достался «выскочкам».
Конечно, о футболе, как и об истории, нельзя рассуждать в сослагательном наклонении. Но у Романцева в конце 1990-х был реальный шанс получить для «Спартака» серьезного, не склонного к шараханьям из стороны в сторону хозяина. У него тогда была отличная команда, которой не хватало мощной клубной подпорки. У ЦСКА, до Гинера находившегося под контролем чеченских бизнесменов, к 2001 году не было ничего.
кто—то скажет, что Гинер — не ангел, и у спартаковских болельщиков, хотя бы по объективности судейства матчей «Спартак» — ЦСКА, к нему накопился ряд серьезных вопросов. Но разве Червиченко по своей непорочности — Дева Мария? Просто кому — то в силу характера, связей, масштаба бизнеса дано управлять большим футбольным клубом, кому — то — нет. Романцев предпочел Гинеру Червиченко. Интересно, случаются дни, когда титулованный тренер об этом вспоминает? И с какими чувствами?
Осень 1991-го. Первый матч 1/16 финала Кубка УЕФА «Спартака» с греческим АЕК заканчивается тоскливой нулевой ничьей. Впервые в карьере, нагло спровоцированный игроком соперника, удален с поля спартаковский идол Федор Черенков. Команда мрачно выходит из лужниковской раздевалки и не реагирует на просьбы об автографах.
Последним появляется 37 — летний Олег Романцев. И, не думая ни секунды, подходит к расстроенным болельщикам. С грустной улыбкой извиняется за результат и за поведение игроков, отвечает на все вопросы, расписывается на десятках программок…
Странное ощущение: когда — то я сам стал свидетелем этой сцены, а теперь едва могу поверить в ее реальность — настолько изменился сам тренер и атмосфера вокруг него. Верю, лишь глядя на архивное фото следующего, 1992 года: Романцев увлеченно играет в шахматы с форвардом Дмитрием Радченко, а рядом от души веселятся его партнеры по команде Валерий Карпин, Рамиз Мамедов и тренер дубля Виктор Зернов. Искренность, которая исходит на этом снимке от главного тренера «Спартака», невозможно подделать. Больно думать о том, что пройдут годы и эта искренность будет утеряна. Видимо, безвозвратно.
В грустной повести о том, что произошло со «Спартаком» в начале XXI века, драма личности главного тренера стоит особняком. Творца заменил усталый мэтр, а вместо тренера — друга, пожимавшего руку футболисту даже после удаления с поля (многие тренеры удивлялись такому либерализму Романцева), появился мрачный отчим, который при первой провинности устраивает пасынку порку. Причем, что самое страшное, публичную. Как это было с защитником Евгением Бушмановым, который неудачно провел матч Лиги чемпионов 2000 года с «Лионом» и тут же узнал о себе на пресс — конференции, что «закончил с футболом».
Да, в прежние времена советский спортсмен был приучен бояться тренера — более того, только при такой системе и выигрывал. Но ведь Романцева не боялись, иначе не вернулись бы по его первому зову в 1989-м сразу десяток бывших спартаковцев, когда — то уволенных Константином Бесковым. И отсутствие страха перед ним не мешало его командам выигрывать. Как тогда, в первом же его сезоне, когда соперником было еще совсем не ослабшее киевское «Динамо» Валерия Лобановского и другие гранды из союзных республик.
В первые свои спартаковские годы Романцев охотно рассуждал о Чехове, воспринимал любого собеседника как личность — такую же, как он сам, имеющую право на собственное, отличное от его мнение. Коллега Романцева Юрий Семин останется таким же по сей день — и потому к нему те же журналисты будут относиться несравнимо теплее. А Романцева жалеть в минуты неудач не захочет никто. Все для этого тренер сделал сам…
Шло время, и с каждым сезоном наркотик побед разъедал душевную чуткость все глубже. Почувствуйте разницу в высказываниях Романцева в различные периоды его тренерской карьеры.
1992 — й:
«„Спартак“ испокон веков — команда, где царит особая атмосфера в человеческом плане. Моя заслуга не в том, что я эту атмосферу создал. Это не так. Я просто не помешал этим ребятам объединиться».
1994 — й:
«Еще когда я приглашал этих игроков в команду, сразу сказал им: во всех сложных ситуациях в первую очередь будут учитываться их интересы. Люди для меня важнее, чем деньги… На поле ли, в жизни ли — везде надо оставаться людьми».
2000 — й:
«Вы любите игроков? » — «А зачем их любить? К ним надо относиться профессионально. Этого достаточно».
2001 — й:
«Когда я начинал тренировать, великий Анатолий Тарасов сказал мне:
— Олег, в нашем деле надо уметь «резать мясо»».
Первые две и последние две цитаты — словно крутые берега, между которыми протекла бурная река перемен в личности главного тренера «Спартака». Если в конце 1980-х своей теплотой и естественностью он за год «разморозил» футболистов после сурового мэтра Бескова, то на рубеже веков многие игроки признавались, что годами не получали возможности пообщаться с ним один на один, а нервная и непредсказуемая тренерская реакция на любую фразу или поступок превратила «Спартак» в этакую «комнату страха». При «раннем» Романцеве в Тарасовку запросто приезжали видные болельщики красно — белых из мира науки и культуры (помню, например, как в 1994-м возвращался в город на машине с академиком Станиславом Шаталиным), освежали мозги тренерам и игрокам — а через несколько лет спартаковский лагерь превратился в неприступную крепость, живущую по законам военного времени.
