– Толчки произошли прямо под городом, – продолжает Кирзухин. – Довольно сильные толчки, но предупреждение о них поступило заблаговременно, так что девяносто процентов жителей было эвакуировано. Ваша жена в том числе. Когда плотину прорвало, Новосибирск был практически пуст. Как видите, вам не о чем волноваться… То есть кхм… я хотел сказать: почти не о чем. Теперь все в порядке.
– Ничего себе: «в порядке»! – ошарашенно присвистываю я. – Да я родился и всю жизнь прожил в Новосибирске!.. И сколько же человек погибло из тех, кто не успел эвакуироваться?
– Успеть-то, в принципе, могли все, вот только многие просто не захотели уезжать из города, – уточняет лейтенант. – Обычное дело: одни побоялись оставлять свои дома и магазины мародерам, другие понадеялись на авось… Естественно, без жертв не обошлось. – И без того неуверенный в себе посыльный вконец стушевался. – Без разрушений – тоже. Но ведь могло быть гораздо хуже, поверьте. Нам сильно повезло, что все обернулось именно так, а не иначе.
– Хорошенькое везение! – бормочу я, пытаясь свыкнуться с шокирующей правдой. – Но почему дороги до сих пор закрыты и вокруг ГЭС оцепление стоит? Неужели за три месяца в городе не был наведен порядок?
– На этот вопрос, товарищ капитан, я ответить не могу, – категорично мотает головой Кирзухин. – При всем уважении, но я и так сказал вам намного больше, чем положено. Не дай бог, прознает Александр Игнатьевич, он тогда с меня семь шкур сдерет…
Направляемся мы, как выяснилось, все-таки в Бердск. Переехав замерзшую реку – бывший залив, – по наведенной военными переправе, наша «Волга-Афина» минует район, что некогда считался прибрежным, а ныне отстоит от Берди, как минимум, на километр. После чего водитель перевозит нас по тоннелю через железнодорожную насыпь, проезжает еще немного по городу и останавливается перед центральными воротами знаменитого на всю Сибирь стадиона «Авангард-2100».
Старинный, но полностью осовремененный, с наращенными по новым стандартам трибунами, стадион этот мне хорошо знаком. Не раз наша сборная СибВО по футболу проводила здесь матчи. И потому, покинув автомобиль вслед за сопровождающим, я невольно думаю, что возвращение мне мундира и грядущая беседа с Верниковским на «Авангарде-2100» как-то связаны с моим спортивным прошлым. И пусть догадка эта явно далека от истины, другой у меня пока нет. Чем черт не шутит, а вдруг в нашей команде стало настолько плохо с кадрами, что штаб Округа решил пойти на беспрецедентный шаг и вернуть в строй форварда-ветерана Рокотова. Плевать, что тот признан душевнобольным, – главное, помнит, как бить по мячу, и ладно…
Впрочем, услышанные мной от Кирзухина обрывочные новости и увиденная суровая реальность заставляют усомниться, что сегодня новосибирским военнослужащим вообще есть дело до спортивных соревнований и футбола в частности. На улицах Бердска также не наблюдается гражданского населения, хотя я не замечаю вокруг никаких разрушений. Тем не менее, по всем приметам, жители города были эвакуированы. На это указывает и характерная уборка улиц от снега. На них расчищена только проезжая часть, а на тротуарах громоздятся высоченные сугробы. Разгребать их практичные военные и не планируют. Зачем? Непривередливая пехота вполне может довольствоваться той же дорогой, что и бронетехника.
Кирзухин препровождает меня через центральный проход под трибунами «Авангарда-2100» и выводит на футбольное поле. Которое, однако, и близко не напоминает то поле, какое я прежде знал. Сегодня оно заставлено множеством жилых модулей – сооруженных из трансформ-панелей угловатых домиков, предназначенных для быстрого развертывания военно-полевого лагеря. Модули, какие я вижу здесь, превосходят по комфортабельности типичные солдатские образцы. Даже не маячь над ними «бабочки» флай-кибернетических антенн, любой военный, в том числе и я, моментально определит, что перед ним – оперативный командный пункт, полностью автономный от внешних источников питания. А стадионные трибуны служат чем-то вроде крепостного вала, какими окружались в старину военные лагеря и прочие укрепленные поселения. Оборудованные на верхнем ярусе трибун огневые точки и натянутый над стадионом гигантский маскировочный экран свидетельствуют о том, что Верниковский устроил тут свой штаб не на день или два.
Проведя меня через внешние и внутренние охранные посты, Кирзухин кивает мне на скамью перед главным штабным модулем и велит подождать. А сам показывает свой пропускной ДНК-ключ декодеру системы безопасности и входит в открывшуюся затем тамбурную камеру. Пока же лейтенант докладывает комбригу о нашем прибытии, я остаюсь наедине с кибердневальным, чьи сенсоры вмиг идентифицируют мою личность: отправляют запрос в информбазу Округа и получают оттуда обо мне исчерпывающие данные.
Доклад Кирзухина длится недолго, и уже через пару минут я получаю приглашение к генерал-майору Верниковскому. Очевидно, тот придает нашей встрече особую важность, поскольку приказывает незамедлительно принять доставленного по его приказу отставного капитана. Комбриг встречает меня в своем кабинете, стоя перед окном и отрешенно наблюдая за тем, что творится на стадионе. Лицо у Александра Игнатьевича сосредоточенно, как у обдумывающего решающий ход шахматиста.
Во внешности сухопарого пятидесятилетнего комбрига нет даже намеков на приближающуюся старость. Он не поседел и вообще, кажется, не изменился с тех пор, как я видел его три года назад на каком-то показательном строевом смотре. Известного своей прямотой и жесткостью Верниковского недолюбливают в штабе Округа, зато у служащих под командованием Александра Игнатьевича офицеров он пользуется большим и неизменным уважением. Он всегда спрашивает с подчиненных со всей присущей ему строгостью, но его требования, как правило, не идут вразрез со здравым смыслом и справедливостью. Это меня здорово обнадеживает. Для чего бы ни понадобился я комбригу, он будет моим ангелом-хранителем и не даст в обиду, если наша с ним затея встанет поперек горла кому-то из вышестоящих офицеров. А такое вполне может произойти: небось не всякий штабист одобрит призыв на службу отставника с моей медицинской картой.
Дождавшись, пока я закончу приветственный рапорт – отставка отставкой, а выданный мне мундир не позволяет отринуть субординацию и разговаривать с генералом как гражданское лицо, – Верниковский жмет мне руку и указывает на стул, а сам возвращается к окну и, повернувшись ко мне лицом, вежливо осведомляется:
– Хотите кофе, капитан?
– Спасибо, не откажусь, – удивленно отвечаю я, даже не припоминая, когда в последний раз мне доводилось пить кофе, не входящий в меню буйных психов. Неужто комбрига не проинструктировали о том, что поить меня крепкими и возбуждающими напитками категорически запрещено? Что-то не верится.
Отдав киберденщику соответствующее распоряжение, генерал смотрит на меня долгим испытующим взором, после чего наконец говорит:
– Я досконально изучил ваше служебное досье и историю болезни, капитан Рокотов. В последней вы представлены как типичная жертва Третьего Кризиса, не имеющая пока ярко выраженных суицидальных наклонностей. Ваш лечащий врач – весьма авторитетный психиатр, надо отметить, – опираясь на свой профессиональный опыт, уверял меня, что скоро вы так или иначе попытаетесь покончить с собой. Однако то, как отчаянно вы боролись за жизнь во время вчерашних беспорядков в клинике, заставляет усомниться в этом диагнозе. Что бы ни твердили врачи, я убежден: вы еще не утратили жажду жизни, а значит, говорить о вас, как о жертве Кризиса, пока рановато. Буду откровенен: ваша поездка сюда тоже являлась своего рода испытанием. И если бы вы его провалили, то к вечеру гарантированно вернулись бы в клинику, уже без единого шанса восстановить свою карьеру и репутацию.
– Даже так?! – удивляюсь я и тут же спохватываюсь, поскольку капитану не пристало открывать рот без спроса в официальной беседе с генералом. – Кхм… Виноват.
Что ни говори, а за время пребывания в психушке привитая мне в армии дисциплина успела слегка расшататься.
– Совершенно верно: карьера и репутация, – подтверждает Верниковский, пропустив мимо ушей реплику еще не реабилитированного психа. – Вы интересовались у моего помощника новостями и не попытались сбежать, хотя он нарочно оставил дверцы машины незаблокированными. К тому же, надев мундир, вы снова вспомнили об уставных правилах, что не может не радовать. Будь вы действительно душевнобольным, вряд ли после столь долгой и строгой изоляции ваше поведение на свободе было бы адекватным. Возможно, вашего врача подобные аргументы не убедят, но мне их вполне достаточно, чтобы признать: передо мной вполне здоровый человек и офицер, а не тот социально опасный элемент, чье клеймо вам навесили в клинике… Скажите честно, почему вы забили до смерти того медбрата, из-за которого вас упекли в изолятор для буйных?
