О том, как простой народ относился к разгоревшейся политической и военной борьбе, свидетельствует рассказ Твена в кругу родных и друзей много лет спустя. Однажды группа солдат Сэма Клеменса (он был избран лейтенантом) постучалась в фермерский дом и попросила еды и приюта. Дверь отперла суровая женщина.
«Вы отступники! Провизии?.. Провизии для отступников, в то время как мой муж — полковник армии Соединенных Штатов? Убирайтесь отсюда!»
И, вооружившись кочергой, она стала на пороге.
Сэм Клеменс не выдержал и через две недели после своего зачисления в армию южан сбежал оттуда. Характерно, что побег Клеменса отнюдь не был единичным случаем: из армии рабовладельцев убегали многие молодые южане. И, наоборот, когда Линкольн в апреле 1861 года объявил призыв волонтеров в армию северян, то вместо 75 тысяч человек явилось в четыре раза больше- 300 тысяч добровольцев. Молодой Клеменс не был в их числе: его общественное сознание к такому акту не было готово и гражданственные настроения еще не обозначились, хотя симпатии его были на стороне борцов за уничтожение рабства и он живо интересовался судьбою тех знакомых ему людей, которые сражались против южан-рабовладельцев. Так, в письме к брату Ориону от 11 мая 1862 года Твен вспоминает своего учителя лоцмана Биксби и говорит, что тот «заслужил свой чин». Речь идет о героизме Биксби, который повел флотилию судов северян против конфедератов.
Опасаясь преследования военных властей южан, Клеменс воспользовался первым благоприятным случаем, чтобы покинуть Юг. Его брат Орион был назначен секретарем губернатора Невады. Сэм объявил себя «секретарем секретаря» и в июле 1861 года вместе с братом отправился в Неваду. Описание этого путешествия и жизнь в Неваде составят спустя одиннадцать лет содержание «Закаленных».
Невада оказалась новой ступенью жизненной школы Марка Твена. Он переболел «жаждой внезапного обогащения», попав в разгар «серебряной лихорадки», когда в Неваду устремились десятки тысяч людей, и хотя не приобрел навсегда иммунитета, но именно потому, что переболел, мог создать образ Селлерса в «Позолоченном веке». В Неваде он узнал цену товарищества в труде, лишениях и борьбе с природой, — без этого не могли бы быть созданы образы Гека Финна и негра Джима. Расширились его знания о жизни и людях, обогатилась сокровищница наблюдений над ними («Я знал шахты и шахтеров изнутри так же хорошо, как Брет Гарт извне», — писал Твен в 1891 году)[40]. Здесь, наконец, он участвовал в острой жизненной борьбе, в настоящей битве за место в «раю» удачливых собственников, и хотя вышел из нее потерпевшим поражение, но повзрослевшим, закаленным.
Дом, в котором родился Марк Твен
Будучи в Карсон-Сити и гоняясь за «миллионами» на кварцевых рудниках, он не прекращал деятельности журналиста[41]. Журналистом Твен был всю жизнь — с ранней юности до самой смерти.
Газета «Энтерпрайз», в которой начал постоянную работу журналиста Марк Твен, была солидным изданием, с дельным редактором и хорошо подобранным коллективом сотрудников. Это была первая литературная школа Марка Твена, принесшая ему много пользы. Из кого состоял коллектив газеты? Издателем и владельцем «Энтерпрайз» был Джо Гудмен, дружбу с которым Твен сохранил на долгие годы. «Энтерпрайз» была первой печатной газетой в Неваде, основанной в Дженуа в 1858 году — за год до того, как нашли серебро в тех краях. Через два года она перекочевала в Вирджиния-Сити и стала самой популярной газетой штата. Город был большим горняцким лагерем, и газета живо откликалась на кипучую и бурную жизнь шахтеров. Джо Гудмен был в прошлом золотоискателем и наборщиком, позже — журналистом и издателем. Он имел легкое перо, увлекательную, доходчивую манеру, пользовался у читателя большим уважением, несмотря на свою молодость (в журналистском коллективе Клеменс был самым старшим). Гудмену Твен обязан многим. Это он учил его «оперировать фактами, фактами, фактами» (даже тогда, когда их не было!), чтобы завоевать доверие читателя. Он требовал от молодого журналиста определенности, а не намеков и недоговорок, требовал от языка статей яркости, красочности, от автора — энергичного способа выражения, смелости постановки вопроса, свежести материала. Чтобы добыть информацию, Твен и его друг журналист Дан де Квилли (Уильям Райт) носились по городу с такой энергией, что «трава под ногами не росла». Дан де Квилли уже был известен по всему побережью Тихого океана, его знали как талантливого юмориста, автора скетчей, рассказов, помещаемых в различных журналах и газетах Запада. Гудмен предсказывал ему блестящую карьеру и возлагал на него больше надежд, чем на Марка Твена.
Дан де Квилли тяготел к мистификациям и фантастическим сюжетам, вплетал, например, в свой репортаж сообщение о том, что в горняцком лагере появилось привидение. Была сильна у него и общественная «струнка». Он смело вставал на защиту бесправных китайцев, нападал на полицию, на правительственные учреждения. Твен любил «старика Дана» за смелость, за полет фантазии; его собственный стиль был еще угловатым, лишенным литературной тонкости. Манера, Марка Твена с ее иносказательностью приводила к тому, что читатели не всегда понимали его юморески или понимали не так, как желал автор.
Работа с Даном де Квилли заполняла пробелы журналистского воспитания Твена: он учился писать проще и яснее.
Твен охотно общался с весельчаком, забиякой и задирой Стивом Гиллисом, которому ничего не стоило ввязаться в драку, вызвать кого-либо на дуэль; с Р. Дэгеттом — одаренным журналистом, мастером газетной полемики. Дэгетт учил Твена искусству вести газетные бои с городскими промышленниками, редакторами других газет, полицейскими властями и т. д. Обладал он незаменимым качеством учитывать все слабые стороны противника и метко поражать его, целясь в самые незащищенные места. Его прямота и принципиальность высоко ценились Джо Гудменом и всеми сотрудниками газеты.
Со Стивом Гиллисом Марк Твен «упражнялся» в бесчисленных проделках, бражничал и распевал на улице им сочиненные сатирические непристойные стихи, задирающие «видных» горожан. Одну из таких песен — богохульную и дерзкую — друзья распевали уже в Сан-Франциско, куда молниеносно должны были оба переселиться: им грозило тюремное заключение за вызов на дуэль некоего Катлера. По законам Невады, дуэлянтов сажали в тюрьму. Марк Твен и Стив Гиллис — зачинщики дуэли — с первым дилижансом отправились в Сан-Франциско (в мае 1863 года). Раблезианский рассказ Марка Твена «1601» имел свой прототип в той песне, которую Твен и Гиллис распевали на улицах Сан-Франциско.
Неугомонный Стив Гиллис изувечил кабатчика в драке, был привлечен к суду; Твен взял друга на поруки, а тот сбежал и не явился на суд. Пришлось бежать и Твену. Оба скрылись у Джеймса Гиллиса — брата Стива, старого золотоискателя, жившего в горах. Знакомство с Джеймсом было приятным. Он имел много хороших книг и был большим знатоком западных юмористических сказок-небылиц. По вечерам Твен с огромным удовольствием слушал искусного рассказчика. Днем искали золото, которого так и не нашли.
Среди литературных знакомств Твена в Вирджиния-Сити интересным было общение с Артимесом Уордом (настоящее имя Чарльз Фаррар Браун).
Артимес Уорд был в зените славы, его комические лекции пользовались большой популярностью. Но и Марк Твен к тому времени уже составил себе имя; его статьи перепечатывали другие газеты с очень лестными для автора заголовками. «Дикий юморист прерий», как назвал Уорда Твен, встретился с «буйным юмористом Тихоокеанских Склонов» — титул, которым газеты одарили самого Марка Твена. Встреча удовлетворила обоих. Твен был в восторге от комической манеры Уорда-лектора, а Уорд был очарован литературным «братством» Вирджиния-Сити настолько, что прожил в городе вместо двух дней несколько недель. Позже в письме к Твену он вспоминает время, проведенное в обществе виргинских журналистов, как «яркое пятно своей жизни». Твен тоже не забыл этих дней и в письме к Олдричу в 1871 году подробно описал один из вечеров с участием Гудмена, Уорда и других, когда много было читано стихов, выпито вина и выпущено острот[42].
Марк Твен считал Уорда отличным артистом-рассказчиком и особенно восхищался его уменьем выдерживать паузы. Позже и сам Твен мастерски владел «искусством паузы» (его выступления с негритянской легендой «Золотая рука»). Твен очень правильно расценил обаяние комических лекций Уорда: оно заключалось в его манере, а не в материале. Манера Артимеса Уорда — подчеркнутое «простачество» рассказчика, введение комических недоразумений, использование диалектов, обыгрывание нелепых и абсурдных положений, пародирование библейских текстов — резко отличалась от канонизированных и общепринятых литературных форм. Это было замечено литературной общественностью Запада, об этом трубили газеты, предсказывая Уорду великую будущность. Но он не оправдал надежд.
