Молчание. Но дым, — не галюцинация. Это столбик самого реального дыма. Дым сам не рождается. Там должны быть люди.
— Ого-го…
Не сразу даже можем оценить всю приятность вида мальчишки, выбегающего из-за прибрежных кустов на той стороне реки.
— Эй, мальчик! Что это за река?
Желание знать, где мы находимся, берет верх над всем.
— А Лупья.
Ага, значит ориентировка верна.
— А кто вы, мальчик?
— Хресьяне.
— Ты здесь один?
— Не, не один.
— Батька есть?
— Есть.
— Позови батьку.
Мальчишка подумал, повернулся и ушел в лес.
Мы в полном отчаянии, и принимаемся снова звать. На крики он Снова выходит на берег.
— ЦавО?..
— Батьку-то позови.
Парень, точно нехотя, поворачивается к виднеющемуся из-за куста шалашу, и кричит:
— Тять, а тять, беглые клицут.
Вышел мужчина в серой домотканной одежде с большим топором у пояса.
Переговоры наши длятся недолго. Через час готов плот, и мы уже сидим на том берегу у костра Павла Тимофеевича Серавина, крестьянина деревни Ржаницинской. Он пришел сюда накануне косить. Пришел косить? Значит, деревня рядом?… Ничего подобного, до деревни отсюда 12 верст на-прямик, а если рекой итти, берегом, так на два дня пути хватит.
Павел Тимофеевич говорит много и быстро, но понимаю я очень немного. Ч вместо Ц, а Ц вместо Ч путает ухо.
Канищев сразу же занялся своей излюбленной темой. Расспросив крестьянина кое о чем, он меня посвящает в историю этих краев:
— Вы знаете, это — самый чистый русский народ какой, вероятно, у нас сохранился. Заметьте, здесь никогда не было крепостного права. Полная самостоятельность и независимость всегда отличали этот край. Теперешняя Северо-Двинская губерния, а прежде Вологодская, сохранила все черты оригинальной северной культуры.
— Это вы верно, отозвался хозяин, крепостного права здесь никогда не бывало. Только вот прежде по Вычегде здесь все сидели Строгановы. Но мы все равно были вольными.
Отдохнув немного, мы пошли. Впереди наш новый хозяин с огромным берестяным коробом на спине, в хвосте его сын в такой же, как отец, домотканной одежде и с таким же длинным топором на боку. Шли мы ускоренным шагом всю остальную часть дня. Долги двенадцать северо-двинских верст. Уже совсем темно, когда добираемся, наконец, до деревни.
— Ну и версты ж у вас, Павел Тимофеевич!
— А цто, версты они у нас не меряны. Так ведь по ходу сцитаем. Может статься и гак тут маненький есть.
— Да на двенадцать-то верст гаку не меньше шести.
— Все может быть.
Но, наконец, мы в просторной, светлой избе. Жилье во втором этаже высокого дома. Внизу — кладовые. Хозяйка, куча ребят, испуганно глазеющих на нас из-за печки, все носит следы домовитой опрятности. Это не то, чего ждали мы в этой глуши.
Сбросили платье и сдали хозяйке. Сушится. Скоро на столе шумел самовар и с шестка глядела на нас сковородка большими желтыми очами шипящих яиц.
Много рассказал нам хозяин о том, как живет здесь народ. Трудно, с надрывом дается здесь хлеб человеку. Мало земли. Кругом леса и болота. Хлеба своего нехватает. Сено везут за десятки верст. Чтобы выработать на жизнь, идут зимой на лесозаготовки Северолеса. Получают по полтиннику с пятивершкового ствола. С валкой, вывозкой и разделкой на берегу. А за сплоченье и сплав — еще по двугривенному. В зиму выходит по двести стволов с человека. Рублей полтораста. Харч свой. Жилье тоже свое. Вот в таких зимовьях, какое попалось нам, и живут.
— А почему же вы не строите в зимовьях печей настоящих с трубами? Ведь в таком может дым просто задушить.
— А простая пецка нам не годится. Мало тепла от нее. День ведь деньской по пояс в снегу, а весной и во льде вороцаешься. Ввецеру, как придешь, тела не цуешь тоцно цужое. У пецки простой и просохнуть не можно. А такой, вот оцаг, как у нас, жару дает много больше. Ну, Миколай Миколаиц, цайку-то есцо стаканцик.
И хозяин цедит мне из самовара остатки на десятый стакан.
Изба набивается полным полнешенька. В деревне всего восемь дворов, но народу в них чуть не сотня душ. Мужики — народ все здоровый, степенный. Разговор ведется серьезный. Расспросы больше о том, зачем мы летали, да как? Сели зачем в таком медвежьем углу? Удивление общее, что выбрались целы из лесу. Кишмя кишит, по словам крёстьян, медведями. Грамотных здесь почти нет. Только те, что бывали на службе. Зато все знают компас.
— Во компас-то у вас был, это ладно, а то бы не выйти из лесу.
— А вы разве знаете компас?
— Обязательно. У нас у артели свой. Старый вот только, деревянный еще. От дедов достался.
Газета бывает здесь иногда у брата хозяйского, Зотей Тимофеича. Но про Авиахим ничего не слыхали. Сымпровизировали доклад.
Ночью простились с хозяевами и в лодке отправились на другую сторону Вычегды в Сойгу ждать парохода.
— А когда он здесь ходит?
— Сказать затруднительно. Вот сегодня прошел, например, тот, что должен был итти третьеводнись. Может завтра пойдет, а может статься и не пойдет. Да там подождете. Там у Яков Иваныча дом преотличный. И харч он вам приготовит.
Действительно, дом оказался у Якова Ивановича преотличный. Два этажа. Зимний и летний. Чистота — все блестит, Жили здесь два дня до парохода. Отсюда же и телеграмму справили в Москву с нарочным на телеграф за пятнадцать северо-двинских верст. По карте выходят все двадцать пять.
А потом поплыли по Вычегде на стареньком скрипучем, совсем не похожем на шефа, „Льве Троцком". На палубе громоздились зыряне с лайками, востроносыми крепкими псами. На Урал за охотой! А в буфете первого класса, куда нас, оборванных и грязных, пустили с явной опаской, заразительно вкусно плескается в стаканах кофе со сливками и разносится запах ветчины, зажаренной с луком. Все было в порядке.
Разноцветное поле разложенной на столе карты безобидно глядит на нас зелеными узорами лесов. Все в ней так просто и ясно. Курсовая черта твердой черной стрелой упирается в излучину Лупьи. Всего каких-нибудь два дюйма, не больше, отделяют место посадки от жилья. И на этих двух дюймах мы пять суток боролись с лесными завалами, плотной стеной вставшими между нами и жизнью. Все далеко. Приключение кажется просто интересной темой для журнальной статьи. Только подсохшие ссадины рук да гнойная рана ноги говорят о том, что борьба была не такою уж легкой, и победой над этими дюймами мы можем гордиться.
Но интересны не ссадины и не рана. Даже не эти два дюйма борьбы сейчас нас волнуют. Больше всего занимает вопрос: а где остальные? Кто пролетел дальше всех? Скорей бы добраться к газетам.
