Минуло десять лет. Казалось – все стабилизировалось. Ограничение скорости поездов на опасном участке сняли. Пассажиры, ежедневно проносясь через страшную подземную реку, перестали задумываться, в каком опасном месте они находятся. А ведь до смерти было всего чуть-чуть. Плывун по-прежнему не забывал о людях. Он не сдался, хотя был «убит» страшным морозом. Убит ли? Нет, находился в анабиозе!
Следует отметить, что выполнять новые подмораживания грунта с помощью жидкого азота не планировалось. Такой вариант не рассматривался даже в далеком 1975 году, когда открыли линию. Когда огромная страна ради собственного престижа могла сконцентрировать дорогостоящие ресурсы в одной точке. А позднее, когда на первый план стали выходить экономические показатели, про жидкий азот уже никто не вспоминал. Его постоянное применение на опасном участке сделало бы эксплуатацию перегона неоправданно дорогой. Неэффективной.
И плывун, забытый людьми, очнулся от анабиоза».
Юрий Павлович Тимофеев, врач приемного отделения спецбольницы, сонно зевнул. Поковырялся мизинцем в носу. Он, воспитанный человек, знал, что делать так некрасиво. Но в их «конторе» можно все. Даже чесать пяткой за ухом, если получится и если от этого становится легче на душе. Сутки дежурства подходили к концу, врач лениво заполнял карту нового пациента, только-только поступившего на «фильтрацию».
«Игорь Петрович Антонович, – вывел он таким почерком, что надпись смог бы прочитать только другой врач. И пошел «отоваривать» следующие графы: – Национальность – русский. Возраст – 21 год. Пол – мужской. Семейное положение – холост. Образование – среднее специальное. Место работы и должность – рабочий метростроя».
Юрий Павлович зевнул снова, поскреб могучей пятерней затылок. «Конечно, человек с фамилией Антонович – русский, – лениво подумал он. – А как же иначе? Мало того, что русский, так еще и интеллигент в пятом поколении. По лицу сразу видно». Но задавать какие-либо вопросы или размышлять над проблемами Тимофееву не хотелось. Какая, по большому счету, разница? Русский, белорус, еврей… Человек поступил в пункт «фильтрации» – значит, так надо. Его национальность никак не повлияет на окончательный диагноз. Если псих – значит, псих. И границы государств не помогут.
С хрустом, смачно зевнув, Юрий Павлович стал читать сопроводительные бумаги, представленные врачом «Скорой помощи».
– О! – радостно сказал он. – Вот и определилось, дорогой друг, куда мы вас направим…
Тимофеев снял трубку внутреннего телефона, набрал короткий номер.
– Игорь Борисович? – уточнил он. – Здравствуй, дорогой! Тут для тебя клиент прибыл. Из метро, да. Твой любимый. Ага! Рыцари в блестящих латах. Что? Да какие вопросы, дорогой! Лети! Забирай!
Тимофеев повесил трубку.
– Сокол! – улыбнулся он.
Дружески подмигнул парню, сидевшему в «боксе-приемнике». Тот понуро смотрел в пол, никак не реагируя на происходившее вокруг него.
– Да ты не переживай! – по-своему истолковав молчание Гошки, попытался ободрить Тимофеев. – В хорошие руки попадешь. Ракитин обожает истории про всадников, честное слово. Вот увидишь!
Двери входного отделения стукнули, и в помещении появился довольно молодой светловолосый мужчина. Гоша Антонович поглядел на вошедшего без особого любопытства. Мужчина лет тридцати – тридцати пяти. Худощавый, с коротко стриженными – «ежиком» – волосами. Глаза не злые и не равнодушные.
Психиатр быстрыми шагами пересек холл, полы халата при этом развевались.
– Здорово! – Ракитин энергично протянул руку врачу приемного отделения, крепко сжал вялую кисть Тимофеева.
Тот охнул.
– Псих! – заявил Юрий Павлович, потирая руку. – Искалечишь приемного врача, кто тебе редкие образцы поставлять будет? А?
– Ну, не такие уж и редкие, – не согласился Игорь Борисович. – Бывают и более раритетные. Вот только что с одной дамочкой средних лет общался. Ну никак отпустить меня не могла! Клялась, что ее похитили пятеро инопланетян на летающей тарелке. Ага! Утащили в какой-то странный парк, где на деревьях росли крикливые обезьяны. И, стало быть, там, в парке, инопланетные сволочи впятером глумились над ней. По-всякому. Такая вот чудовищная история… Пациентка просила срочно навести порядок в отделении. Закрыть окошки, чтобы тарелки летали снаружи.
– Глумились, значит, по-всякому? – с сочувствием спросил врач приемного отделения.
– По-всякому! – вздохнул психиатр.
– А на ветках росли именно крикливые обезьяны? – заинтересованно уточнил Тимофеев и поскреб пятерней затылок.
– Ага, – без улыбки ответил Ракитин. – А что, ты видел деревья, на которых растут некрикливые обезьяны?
– Я?! – удивился врач приемного покоя. Глянул на Игоря Борисовича, заметил подозрительный огонек любопытства в его глазах и решил, дабы не провоцировать коллегу, ответить честно: – Я – нет! Не видел таких деревьев.
– Ну вот! – обрадовался Ракитин. – Видишь – значит, порядок! Отдыхай!
Юрий Павлович Тимофеев внимательно посмотрел на коллегу, озадаченно погрыз кончик карандаша. Потом вставил его в ухо. Покрутил, исправляя ауру.
– Псих! – резюмировал он, – Слышь? Забирай еще одного психа, начинающего. Шагайте в отделение, с глаз долой. У меня до конца смены – полчаса. Ну вас на хрен с вашими приколами! Этот новенький – тихий. Сопровождения не требуется.
– Рыцарей видел? – заинтересованно спросил Ракитин у Гошки Антоновича.
Тот обреченно кивнул в знак согласия.
– Видел! – признался он. – Только мне никто не верит…
– Я – верю! – успокоил Игорь Борисович. – Пойдем, расскажешь все подробно.
Он открыл дверь «приемного пункта», выпуская новенького. Гошка встал с места, поплелся вперед, абсолютно не интересуясь тем, что происходило вокруг. Шок от пережитого в забое, от смерти товарищей был настолько велик, что Антоновича уже ничто не трогало.
Гошка продолжал жить там, в тоннеле.
«Обстановка на перегоне «Лесная» – «Площадь Мужества» осложнилась весной 1995 года, в те времена, когда средств на нормальное обслуживание линий метро у города не было. Плывун выбрал самый подходящий момент для удара! Резко увеличилось поступление воды и песка в тоннели. Гидроизоляция огромных «труб» не справлялась. Ей «стукнуло» двадцать лет – немалый возраст для инженерного сооружения. Водопесчаная смесь, словно напильник или гигантский наждачный камень, протачивала любые трещинки, расширяла их, терпеливо, настойчиво.
Плывун не забыл нанесенной людьми обиды. Рвался к ним рассчитаться за прошлое. Сказывались и возраст гидротехнического сооружения, и то, что в некоторых местах глубина заложения магистралей достигала ста десяти метров. Страшное давление на внешнюю обшивку тоннелей не могло за долгие годы не повлиять на подземные мосты. Но на все природные «выходки» наложилась еще одна старая ошибка проектировщиков. Две «трубы» проходили через русло подземной реки друг над другом. И поезда, мчавшиеся по верхнему тоннелю, создавали динамические нагрузки на нижний!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
