И еще пускай гарнизонный хозяйственник приедет, тот, что солдатским питанием ведает. Пусть приезжает, не ленится, тут ему и овощей свежих всегда отпустят, и молочка парного для солдат выделят. Вот только посуды нет, посуду пусть свою привозит. Бочку какую-нибудь или цистерну небольшую.
Кадомцев в раздумье постоял у мотоцикла: стоит ли заходить в сельпо…
Не запуская мотор, он прокатил мотоцикл метров десять, срезая угол площади, и поставил его напротив зарешеченного окна.
Магазин был обычный, деревенский. Обычные товары на полках — от парфюмерии до рукомойников и хомутов. Пахло новыми калошами, мебельной политурой, пеньковыми веревками.
Новенький приемник на прилавке приглушенно наигрывал марши. Было полутемно и прохладно.
Кадомцев шагнул к прилавку и стал выбирать себе зубную пасту. Строганова была в дальнем темном углу. Пусть подойдет. Так будет естественнее.
Она подошла, покрутила приемник — сделала музыку потише.
— Пасту брать будете?
— Буду. Эту вот, болгарскую.
Кадомцев поднял голову и встретил прямой и явно насмешливый взгляд глубоких зеленых глаз. Ничего в ней, пожалуй, особенного не было. Широкое, чуть скуластое лицо, крутые, вразлет брови, гладкие русые волосы и задорно вздернутый нос. Лицо типичной сибирячки.
Но глаза выделялись. Они, эти глаза, сразу и напрямик Кадомцеву сказали: не прикидывайся, не притворяйся. Хочешь поговорить — говори прямо. Будешь юлить да «закидывать удочки» — бери свою пасту — и скатертью дорога.
Она бросила на прилавок бело-синий тюбик, сложила на груди руки:
— Двадцать пять копеек.
— Ясно, — кивнул Кадомцев, расплачиваясь.
— А мне не ясно, — неожиданно сказала она.
— Что? — удивился Кадомцев. — Разве я неправильно заплатил?
— Нет, я не об этом. Я за то говорю, что больно уж свербит там у вашего начальства.
— Что, что?
— Да уж не знаю. Только никак вы там не угомонитесь. Все шастаете сюда. То один, то другой. А все ведь зазря. Все одно Иван моим будет. Все одно поженимся.
— Это вы насчет Микитенко?
Степанида вскинула голову и не удостоила Кадомцева ответом. Стала глядеть куда-то в открытую дверь, поверх его головы.
Уходя, Кадомцев обернулся: в кошачьих Стешкиных глазах горел торжествующий и ехидный огонек: знай наших!
Мотор чихнул, не завелся, а в это время Кадомцева окликнули. Оглянулся: может быть, Пелагея Максимовна? Но на крыльце сельсовета никого не было.
— Товарищ капитан!
Кричали, оказывается, совсем с другой стороны, от больницы. У палисадника стояла девушка в военной форме. Да ведь это военфельдшер Шура Хомякова! Ну и везет же ему сегодня на встречи!
Кадомцев прокатился под горку с десяток метров, затормозил ногами.
— Так это вы давеча выглядывали в окно?
Хомякова ловко бросила руку к берету.
— Так точно! Как студентка-заочница прохожу тут практику. Дважды в неделю. По средам и пятницам.
Она смотрела на него внимательно и серьезно, как смотрят на начальника, и ждала, что он скажет.
— А сегодня разве среда?
— Никак нет. Сегодня пятница.
— Операции тут делаете?
— Нет, лечу зубы. Стажируюсь в качестве стоматолога. Вы меня подвезете до городка?
— Конечно. Только вот мотор забарахлил. Подождете?
— А зачем ждать? Если хотите, я вам сразу назову неисправность. Поставьте более позднее зажигание и заводите.
— В самом деле? Но откуда вы…
— Это знаю? Я несколько раз ездила сюда на этом мотоцикле и знаю его капризный нрав.
Мотор действительно сразу же заработал. Шура села на заднее сиденье, и мотоцикл помчался по улице, оставляя легкий дымок.
Пробарабанил настил моста. Кадомцев сделал крутой вираж, и машина вырвалась на серую ленту полевой тропы.
В сосновом бору, недалеко от ворот городка, Шура похлопала по плечу Кадомцева: остановите.
— Спасибо, товарищ капитан! Тут уж дойду сама. Недалеко.
— Что же вы так?
— Так надо…
— Может, боитесь разговоров? — шутливо спросил Кадомцев.
Она прикрыла глаза, чуть виновато улыбнулась:
— Представьте.
6
Едва заслышав стрекот мотоцикла, лейтенант Колосков выскочил из окопа пусковой установки навстречу. Похоже, он давно ожидал Кадомцева. На круглом лице лейтенанта было написано откровенное любопытство.
Оживленный, довольный вид замполита несколько озадачил его.
— Вы будто со свидания прибыли, товарищ капитан.
— А что, похоже? — в тон ему отозвался Кадомцев. — Значит, вы угадали.
— Да ну?! И что она вам говорила?
— Кто — она?
— Строганова, разумеется.
— А ничего особенного, — сказал Кадомцев, с интересом наблюдая, как разочарованно вытянулась физиономия лейтенанта. — Бросила на прилавок зубную пасту. Дала с рубля сдачу. И все.
— Да… Вам повезло… — с завистью протянул Колосков. — А я вот пострадал из-за собственной глупости. Черт меня дернул пойти к ним домой. Хотел с ней побеседовать в непринужденной обстановке. Так она меня так отбрила… Стыдно вспомнить.
— Это в порядке вещей, товарищ Колосков, — сказал Кадомцев. — Потому что в любви каждый третий, как правило, лишний. Народная мудрость.
— Так точно, — уныло согласился лейтенант…
Они направились к котловану, где расчет уже заканчивал регламентные работы, и Кадомцев предполагал минут десять побеседовать с солдатами перед построением на обед. Неожиданно лейтенант Колосков, шедший рядом, как-то странно стал приседать, вытягивая шею, точно разглядел в подлеске случайно забредшего зверя. Потом прыжками кинулся к окопу, крикнул солдатам:
— Отставить работу! Привести пусковую в дежурное положение!
— Что случилось? — спросил Кадомцев.
— Вон видите, майор Утяшин приехал? Идет на командный пункт. Ровно через три минуты будет объявлена боевая тревога. Засекайте, хронометрируйте.
Колосков вытащил из кармана гимнастерки тренировочный секундомер, нажал на кнопку, поднял за ремешок.
— Вот сейчас он открывает дверь кабины, входит — видите, закрылась дверь? Снимает фуражку и вешает на крючок — там, слева, под телефоном, есть на стенке крючок. Теперь наливает чай из термоса, бросает в кружку ломтик лимона. Между прочим, майор любит чай без сахара…
— Ну-ну, — равнодушно сказал Кадомцев, искоса посматривая на бегущую стрелку секундомера. Прошло полторы минуты.
— А сейчас майор достает секундомер, блокнот и авторучку, спрашивает у планшетиста Феди Салтыкова, что ему пишут из дому в последнем письме. Тот, как всегда, начинает расхваливать своих барабинских карасей, а майор нажимает кнопку и… Время!
Хрипло взвизгнула на первых оборотах сирена, хлынули в лес густые прерывистые звуки. Загудел, закачался нагретый боровой воздух, черными хлопьями взметнулись в небо птицы, будто сброшенные с макушек сосен. Забегали у пусковых установок солдаты в синих комбинезонах, где-то неподалеку разом взревели транспортно-заряжающие машины, мелькнула среди зелени белая обшивка ракеты…
А сирена все гудела, гулкое эхо раскатывалось по лесным чащам. И казалось, трубный набат этот разметал куда-то по сторонам все, чем только жила тайга, оставались лишь коробки кабин, тугие, округлые, гудящие скрытой в них силой, оставались опрятно-белые ракеты и воздетые к небу блестящие стрелы пусковых установок.
Добежав до командного пункта, капитан Кадомцев перевел дух и уже спокойно спустился по ступенькам. Протиснулся в дверь, прикрыл ее и пристроился слева, за спиной планшетиста. Первое, что уловил в тесной полутьме, — странный запах нагретой аппаратуры, смешанный с эфирным ароматом лимонной корки. Значит, Утяшин действительно только что пил чай.
— Михаил Иванович? Проходи поближе, — послышался басовитый голос Утяшина. Повернув голову, Кадомцев не разглядел его лица, увидал только четкий белый полукруг подворотничка, врезавшегося в шею.
— Ничего, я посижу здесь. Удобно.
Шел контроль функционирования. Мигали разноцветные лампочки на панелях, щелкали реле, над головой шуршал динамик громкоговорящей связи.
— Уберите громкость! — недовольно сказал майор, поднимая секундомер к глазам. Наступило время докладов о готовности. Динамик щелкнул, в нем зашуршало-посыпалось, затем скребущий металлический голос доложил:
— Первая готова!
Глаза постепенно привыкли к темноте. Вот у пульта старший лейтенант Вахрушев, сидит спиной, чуть повернув голову влево, к операторам. На фоне панельного многоцветья лицо его в профиль кажется чужим. Хорошо видны руки. Они бегают по кнопкам и тумблерам, как по клавишам аккордеона.
Планшетист Салтыков бритвенным лезвием затачивает карандаш-стеклограф. Соскабливает грифель в спичечную коробку, послюнив, пробует карандаш на ладони.
