Мой отец никогда не любил такую моду и считал, что очень жалко прятать под шляпой на три четверти волосы женщины, ведь именно они часто бывают ее главным предметом красоты. (Что бы сказал он сейчас!) Желая воскресить моду периода Людовика XVI и Марии Антуанетты, он решил начать с «кабриолета» и убедил мать отправиться на скачки в шляпе, с которой он убрал «баволе». Это был настоящий «государственный переворот». Ничто не может в наши дни вызвать сенсацию, сравнимую с той, какую произвела мама, появившись без «баволе», явив шиньон и шею на всеобщее обозрение.
Лошади и скачки ушли на второй план. Все взгляды были направлены на мадам Ворт с ее скандальной шляпой. Но, возвращаясь со скачек, ее карета поравнялась с экипажем княгини Меттерних[32], и новый головной убор собрал свою первую дань. Принцесса выглянула наружу и воскликнула: «Моя дорогая мадам Ворт, что за очаровательная шляпа?» Это было начало. В течение недели княгиня и ее современницы появились в шляпах без «баволе».
Миссис Генри де Пейн в знаменитом платье с морковками от Ворта, Париж, ок. 1860 года
Русская клиентка Ворта, госпожа Нарышкина, Париж, ок. 1860 года
Дамские шляпы, 1850-е годы. Фонд Александра Васильева
Принцесса Полина фон Меттерних в платье от Ворта, Париж. Фото Надара
Однако одна из маминых подруг, проводившая бо́льшую часть года в деревне, не знала об этой новинке, пока не появилась моя мать в шляпе без «баволе». Если бы мама вошла в комнату без головы, подруга была бы менее оскорблена. Она выразила неодобрение, сжав губы – и во все время визита ни разу не улыбнулась! – и бросала на шляпу возмущенные взгляды. Но, наконец, она уже не могла терпеть и сухо заявила: «Но, моя дорогая, у вашей шляпы нет баволе!» Мадам Ворт спокойно ответила: «Ах да! Баволе больше не носят. Вы разве не знаете?» После чего приятельница сказала: «Никогда не видела ничего более отвратительного. Это просто неприлично». Вернувшись домой, мама рассказала отцу о такой реакции. И до самой смерти он не переставал со смехом вспоминать эту женщину, которая считала неприличным показывать шею сзади.
Хотя Чарльз Фредерик Ворт относился к своей работе чрезвычайно серьезно, он никогда не возражал, чтобы мы с братом путались у него под ногами, когда были маленькими. И, отвлекаясь от работы, он с большим восторгом принимал наши шалости. Одна из них доставила ему большое удовольствие: некоторые вольности в поведении с некоей леди Х…, женщиной, чья доброта могла сравниться только с обширностью ее размеров. Я увидел платье, которое она принесла для переделки, и мне пришла в голову мысль поместить внутрь него двух девушек, державших друг друга за талию. Я так и сделал, и когда пояс был завязан, а у каждой девушки оказалось по рукаву, платье все еще было просторно для смеющихся «обитательниц». Я торжествовал и поставил это чудовище за дверью приемной отца. Я вошел и торжественно спросил, может ли он принять леди Х…, которая пришла за своим платьем. Он встал, готовый принять эту титулованную леди со своим обычным легким шармом, а я ввел созданное мною чудовище. Несколько секунд отец стоял неподвижно, а затем откинул назад голову и захохотал. Этот смех был ярким доказательством восхитительных отношений между ним и его сыновьями. Не было нотаций по поводу знатных клиентов, выговоров за испорченное дорогое платье, а просто громовой смех над глупой шалостью. Весь вечер домашние веселились по этому поводу. Моя мать, для меня самая восхитительная женщина, относилась к своему материнству более серьезно. Подобно всем молодым девушкам своего времени – особенно в провинции, – она получила довольно поверхностное образование. Ее учили грациозности, умению красиво держаться при ходьбе и танцам. К этому можно добавить некоторые сведения по правописанию, орфографии, сложению, вычитанию, делению и умножению, немножко географии, шитье и, что всего важнее, вышивание и ручное ткачество. В результате подобного обучения получилось очаровательное существо, которое могло бы возникнуть как плод любви бабочки и розы, но лишенное каких бы то ни было знаний практической жизни. Ей никогда не приходило в голову побеспокоиться о наших зубах, или гландах, или желудках. Такие скучные проблемы она предоставляла школьным надзирателям. Но мама обожала нас и едва не падала в обморок каждый раз, когда мы падали, поскользнувшись на полу или споткнувшись о камень. Мать начинала ухаживать за нами, как только мы возвращались из школы. Она встречала нас поцелуями, а затем сажала на стул и начинала расчесывать нам волосы. Каждый раз, когда частый гребень выдергивал клок волос и мы вскрикивали, она очаровательно хмурилась и грозила суровым наказанием. Затем она укладывала наши волосы завитками на папильотки, которые она сдавливала горячим утюгом. После этого мы оставались в «папильотках» около двух часов, пока волосы не укладывались волнами. После этой повинности мы снова были расчесаны и сглажены щеткой, а затем смазаны жиром. На нас любовались и яростно целовали, а потом нам разрешалось идти играть, при условии, что мы воздержимся от шумных игр и сохраним наши кудри нетронутыми до конца дня.
Мадам Ворт с детьми, Париж, 1863
Жан-Чарльз, внук Ч. Ф. Ворта,1891. Фонд Александра Васильева
Другим предметом ее особой заботы была одежда, которую мы носили во время наших «завитых» каникул. Чувствуя, что длинные брюки не очень красивы на детях – нам было тогда восемь и десять лет, – она заказала портному сшить два костюма, они были для нас просто пыткой. Нижние части этих ужасных костюмов были очень короткими узкими штанами, в придачу к ним полагались гетры, застегивающиеся примерно на сорок пуговиц, они были выше колена на пятнадцать сантиметров. Эти гетры были более чем узкими. Когда мы их надевали, то, садясь, не могли согнуть ноги. Этот странный костюм дополнялся короткой маленькой блузой с кожаным поясом. Но самое главное, эти костюмы были светло-табачного цвета, и одна из близких подруг матери, обожавшая ее подразнивать, воскликнула, увидев нас: «О, посмотрите на этих двух мартышек».
Это вызвало гнев у бедной мамы, но не помешало ей демонстрировать нас на прогулке в Булонском лесу. В тесных гетрах на откидных сиденьях экипажа, ни одна пытка инквизиции не могла сравниться с мучениями подобных прогулок. Незадолго до этого времени отец удостоился наивысшей похвалы за свои успехи и покровительство двора. И в 1860 году я впервые увидел известную во всем мире восхитительную красавицу, императрицу Евгению[33].
Глава 3
Влияние императрицы Евгении
В 1859 году императрица Евгения в своей обычной быстрой и властной манере решила, что она должна купить себе что-нибудь из пресловутого магазина на рю де ла Пэ, и послала за Вортом.
Придворный этикет требовал наличия вечернего туалета для официального визита в Тюильри, независимо от времени дня. Но отец заявил, что для него удобно в середине дня прийти с деловым визитом в рабочей одежде, тем самым нарушив установившиеся традиции. Подобный прецедент стал для него чем-то вроде привычки. Еще до того случая он бросил вызов условностям и отрастил усы. В середине девятнадцатого века судья или нотариус могли украшать свою верхнюю губу, но простой глава коммерческого учреждения – никогда! Дата его смелости проблематична. Но, должно быть, это произошло вскоре после открытия его магазина на рю де ла Пэ, потому что висячие усы, которые носили китайские мандарины, и любимое мною лицо отца неразделимы в моей памяти. И все же появиться перед императрицей в чем либо, кроме фрака, предписываемого королевским эдиктом, требовало несколько больше чем смелость.
Приехав в Тюильри в рабочей одежде, Ворт нашел императрицу Евгению в высшей степени очаровательной, но тем не менее что-то в ее красоте слегка поблекло, опаленное солнечными лучами жизни. Но что касается моды, она оказалась убежденной реакционеркой. Евгения последней принимала новую моду или советы, и всегда против своей воли. Ко всем новшествам она была воинственно невосприимчива. Когда, в конце концов, они становились неотъемлемой частью современной моды и их нельзя было больше игнорировать, императрица только улыбалась. Некоторые дипломаты отмечали, что это было ее политикой. Отец столкнулся с этой чертой в наиболее упрямом проявлении, когда попросил у нее спонсорство Лиону и его шелкам.
Императрица Евгения в платье, отделанном кружевом. Фрагмент работы Ф. К. Винтерхальтера (1852)
Чарльз Фредерик Ворт в 1858 году, когда он начал свое дело, Париж
Задолго до того, как у отца появился собственный магазин, Лион славился тканями и прекрасными расцветками, на чем, собственно, и основывалась его слава как города тонких тканей. Но, по всей видимости, на тот момент забыл все, что когда-то знал. Первое, что Ворт сделал, это попытался убедить производителей Лиона оживить прежнюю славу. Со временем клиенты, покоренные изяществом его фасонов и редкими старинными рисунками прекрасных лионских материалов, начали щедро покупать модели отца, а Лион получил новую жизнь. Вот один пример того, до какой степени промышленное возрождение обязано героическим усилиям Ворта. В 1853-м он мог найти во всей Франции только две оборки алансонского кружева, необходимые для отделки свадебного платья, длиной три метра пятьдесят сантиметров, и они были разного рисунка. Когда императрица распределяла призы на выставке 1855 года, юбка ее восхитительного вишневого бархатного платья была полностью покрыта алансонским кружевом и оценена приблизительно в 25 000 франков.
