Накладывая на кубок иллюзию, оставила его перед аркой ведущей в сады. Он понадобится позже, а пока повязала платок на глаза и привыкнув к темноте легко шагнула под сень раскидистых деревьев.
Мне понадобилось немного времени, чтобы добраться до дерева, под которым стояли три корзины с собранной вишней. Верхушки он уже оборвал, теперь же обрывал низ, наполняя последнюю, еще не полную корзину.
Все же запахи здесь резче, многограннее, — промелькнула мысль, прежде чем я неслышной тенью проскользнула ему за спину.
— Я тебя нашла, — пропела в ухо.
— Это игра? — слишком быстро повернулся мужчина, заключая меня в тесное кольцо рук.
— Сколько еще тайн, прячет он под клеймом, — отметила перед тем, как мои губы он накрыл своим поцелуем.
Там, в шатре, нам было не до поцелуев, физическое желание захватило практически сразу, заставляя танцевать тела в безудержном танце, в погоне за наслаждением.
Теперь же, мне показалось, что в меня дохнули раскаленной лавой, нагревая до точки кипения. Стало не только жарко, но и как в очень далекой юности по телу прокатилось цунами вожделения, сметающего остатки разума.
— Черт, крутилась карусель, где-то далеко во мне, — поплыла как выпускница.
Брызги вишневого сока, хоть он и собирал ягоды очень осторожно, все же попали на его кожу, создав в совокупности что-то невероятное.
Сейчас, лишившись добровольно зрения, я вдыхала этот запах, чувствуя его на вкус.
Или это губы Сома, пропитанные этим соком, заставляли тонуть в водовороте ощущений?
Меня явно были рады видеть, то, что в меня упиралось, говорило о желании поскорее продемонстрировать эту радость.
— Ты будешь хорошей девочкой? — прошептали его губы, слегка отодвинувшись от моих.
— О, — пронеслось нейронами, — буду, девочкой! Вспоминая варианты, крутнула пальцем, загоняя в себя снизу морозную свежесть.
— Лед и пламя, — мурлыкнула.
— Я должен увидеть тебя всю, — ты не снимешь повязку?
Я кивнула, эта просьба, как нельзя кстати позволяла мне доиграть мою роль и не выйти из образа.
Он развернул меня и мягко подтолкнул под сень каки-то деревьев.
Я чувствовала, что теперь нас не могли увидеть любопытные глаза.
Все же любовник, который в совершенстве знаком с анатомическими особенностями женского тела, это редкая удача.
Меня раздевали так, что каждое прикосновение превращалось в пытку, я пыталась развернутся, чтобы дотянуться и до его одежды, но меня лишили такой возможности. Не знаю, чем, но он зафиксировал приподнятые вверх ладони вдоль ствола дерева, под которым раздевал меня.
Верхняя половина тела уже была освобождена от покрова, и он то пробегал по коже пальцами, то дразнил поцелуями, медленно спуская юбку с талии на бедра.
Покусывая шею, он обхватил уже давно ставшие каменными соски и потянул их, перекатывая между большим у указательным.
Я застонала, но он зашипел, — ш-ш-ш, никто не должен нас услышать.
Я не хотела говорить, что давно подняла полог тишины, но решила подыграть.
— Слепая и немая, — да пожалуйста.
Из-за отсутствия нижнего белья на мне, юбка, оказавшаяся спущенной до коленей, опала на землю сама, а между моих ягодиц проскользнул он.
Я слегка сдвинула бедра, охватывая покрепче это орудие.
Тут же его пальцы оказались на горошинке, заставляя тело выгнуться за этой лаской, ослабляя зажим.
Он качнул тазом, скользя вдоль. Кончик головки доходил до оглаживающего пальца и задевал эту точку с другой стороны.
Укус в шею, толчок, сладкий круг пальца по вершинке.
Вторая рука, в каком-то только ей ведомом ритме сжимает сосок, вызывая будоражащие ощущения, которые добавляю в копилку еще толику желания, распаляя мое тело в желании большего.
Укус в мочку уха, толчок, чуть глубже, скользя между бедрами, демонстрируя влажной и жаждущей мне каменную твердость, которая замирает, чуть-чуть не достигая пальца, который делает очередной виток. Внизу все пульсирует, я теку, не в силах не желать, что б в меня вошли.
Как будто услышав эту мольбу, он шепчет при следующем толчке в мое ухо: «ты же помнишь, за то, что ты молчишь, ты будешь вознаграждена».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я киваю, удерживая стон внутри, поражаясь тому, что невозможность выразить съедающее меня желание, дополнительно заводит.
Дождавшись моего кивка, он толкает таз вперед, слегка изменив положение собственного тела и я, наконец, чувствую, как меня растягивает снизу гладкая головка.
Я обещала быть девочкой, и от этого созданная мной узость подбрасывает в котел моего возбуждения дополнительные поленья.
Но Сома не входит дальше, зато его палец делает что-то невообразимое, каждый следующий виток которым он оглаживает вершинку, приближает меня к оргазму, и мне уже безразлично, каким именно методом он доведет меня до него. В момент, когда меня накрывает, он входит в мою узость и толчки снизу возносят мой оргазм выше. Одна ладонь поддерживает мой живот, не давая телу в печататься в дерево, палец, ласкавший меня снизу оказывается в момент оргазма у меня во рту, я прикусываю его стараясь не кричать, от следующих один за одним оргазмов. Он входит в том же ритме, которым крутил спираль на сладком бугорке и от этих глубоких проникновений, меня сотрясает снова и снова, как будто головка, достигает в глубине до какой-то кнопки и нажимает ее раз за разом.
Я чувствую, как сжимаюсь сладкой волной вокруг него.
— Хорошая девочка — тянет он, — сладкая, — и убыстряется, взрывая перед завязанными глазами звезды, и я отключаюсь на секунду, будто подброшенная в космос.
Часть 5
Нижних можно было вызвать с помощью жертвы. Все жители верхнего мира знали систему точек входа-выхода. Умерших обычно оставляли на специальной площадке, рожениц, если у тех были проблемы не несли в арку, которая возвышалась перед площадкой мертвых. Скорее всего за мертвыми приезжал лифт, и какие-то санитары уволакивали их на тележках, подобных земным каталкам морга.
Перед аркой стояла каменная чаша. В нее следовало положить подношение и разжечь огонь. Термодатчик, или что там придумали жители нижнего мира, сообщал, что все дело в роженице и на поверхность поднимался замок.
Чаще всего ребенку помогали родиться и на этом все заканчивалось.
Но бывали случаи, когда ребенка забирали, и как бы не клялась его мать. Что он был живой, спорить с нижними никто не стал бы — забрали — значит родился мертвый.
Еще реже случались ситуации, когда муж роженицы не обнаруживал ни ребенка, ни матери.
Тогда верхним оставалось только гадать, что на самом деле произошло с оставленными относительно живыми матерью и еще не рожденным ребенком.
Все это шаткое равновесие говорило о том, что таким образом пополняют свои ряды Вороновы дети.
Только оставался открытым вопрос. Почему именно так и какой критерий отбора?
Давненько я, как мартовская кошка не сходила с ума от плотских утех.
Раз в три дня мастодонт, на котором покоилось поселение выкапывался из песка и брел. По какому-то только ему известному маршруту.
На вопрос, подвержены ли эти гиганты сезонной миграции и как они спариваются, Сома мне не ответил. Сказал, что он не ветеринар и не в курсе. Что эта информация доступна только кочевникам и охраняется как военная тайна.
Ну и ладно, у меня было чем заняться. Неоценимая помощь от лекаря, которую он оказал, как только я заикнулась о отфильтрованном вишневом соке была соответствующим образом оценена. Даже два раза, если считать виртуозно исполненный мужчиной петтинг. Мне пришлось поддерживать беседу с матерью спасенной роженицы. Разделяющий нас глинобитный забор, чуть не достающий до моей груди, спрятал сидящего на низком табурете лекаря, ласкающего меня языком, под задранной юбкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Остроты добавляло то, что в любой момент по закоулку, где мы устроились, мог пробежать кто-либо.
Необходимость говорить, также как и молчать вовремя, когда твое тело превращают в сладкую патоку, то еще удовольствие. Если бы не его ладони, крепко удерживающие меня на подгибающихся ногах, то женщина очень удивилась, если бы я сползла в какой-то момент из вида.
